Кривцов затянулся, бросил окурок в слякоть.
«Тч. на прик.» — тачка на приколе? По крайне мере больше ничего не подходило. Кривцов привычно огляделся, обошел машину — и увидел, как кто-то, принятый им поначалу за собаку, ощупывает номерной знак автомобиля. Заметив Кривцова, воришка разогнулся и бросился бежать.
— Эй! — Кривцов бросился следом.
Беглецу не повезло. Решив, видимо, что во дворах безопаснее, он побежал к калитке, и столкнулся нос к носу с полной женщиной, неторопливо проносившей через узкий проход объемные сумки. Он дернулся было назад, но Кривцов схватил его за плечо.
— Отдай! — потребовал он.
— Чего отдать-то? — воришка смотрел на Кривцова перепуганным взглядом.
— То, что взял, отдай!
— Я-то? Я ничего не брал! — он попытался отпихнуть Кривцова, но для того, чтобы оказать достойное сопротивление, надо было разжать правый кулак и выпустить добычу. На лице воришки отразился мучительный выбор.
— Отдай, — сказал Кривцов. — Поделюсь.
— Брешешь.
— Откуда ты про тайник узнал?
— Видел. Как это… как прятали, видел. Парень, рыжий такой, в камуфляже. Как только он ушел, я и подумал… Что у тебя там? Барахло, небось?
— Мефедрон.
— Уууу, — на лице воришки мигом отобразилось сожаление — скорее всего, о том, что не успел найти пакетик пораньше.
— Аккуратнее надо быть, — посоветовал Кривцов. — В следующий раз может действительно героин попасться. Мне не жалко, но с опиатами лучше не связываться.
— Угу, — снова пробормотал парень и обмяк.
— Ну? — Кривцов ослабил хватку и выжидающе посмотрел на него. — Я, я же сказал, поделюсь.
Парень медленно протянул руку и сунул Кривцову в ладонь мятый пакетик. Кривцов тщательно исследовал упаковку — пленка была влажная, то ли от погодных условий, то ли от потных ладоней воришки, но, главное, целая. Кривцов поднял глаза и увидел, что парнишка смотрит на него, а за глазами — Кривцов тут же забыл про мефедрон — ярко сияет нейрокристалл.
— И чем занимаешься? — спросил Кривцов, сидя на полу в обшарпанной кухоньке у нового знакомого и чувствуя, как кожа покрывается мурашками. Он кивнул сам себе — не прогадал. Он ощущал редкое расположение к собеседнику и желание свернуть горы, но гор под рукой не было, поэтому приходилось просто говорить.
— Да всем понемногу. Я, знаешь, птица свободная. Хочу — летаю, хочу — в гнезде сижу, хочу — сру кому-нибудь на голову.
Кривцов рассмеялся.
— Нет, правда! Вот прошлым летом листовки у метро раздавал, потом курьером устроился, потом надоело деньги дяде отдавать — так я взял гитару и пошел по электричкам. Пою я хорошо, репертуар проверенный, ну, знаешь, такой, чтобы эти дачники слезы пустили, барды там, или про любовь, или вот, моя коронная-то была, про маму… Как там… «Мама… мама..» Тьфу, блин, забыл. Но все рыдали, зуб даю!
Он сосредоточенно замолчал, пытаясь вспомнить слова песни, но слова не вспоминались, и он запел «на-на-на», барабаня пальцами по столу. Голос у него оказался и впрямь очень приятный — сильный и чистый, Кривцов легко мог себе представить этого парня с гитарой, бродящего по вагонам и вгоняющего в слезы стареющих домохозяек.
— А потом я так и сказал себе, мол, Илюха — это я, Илюха, — а давай-ка ты попробуешь остепениться. Ну я и попробовал — устроился барменом. Хорошо зарабатывал, между прочим, чаевые неплохие, иногда кто косячком угощал. Но надоело. Мне вообще все быстро надоедает.
— Это правильно, — сказал Кривцов. — Нельзя привязываться.
— К чему привязываться?
— Да вообще ни к чему. Любить надо, а не привязываться.
Илюха посмотрел на него, соображая.
— Это ты хорошо сказал, — одобрил, наконец, он. — Только я, знаешь, предпочитаю не задумываться. Я живу, как живется. Жизнь-то, знаешь, штука классная, если не задумываться. Если не думать, как оно там будет, так и получается, что будь что будет, верно?
— Верно, — подтвердил Кривцов. Нейрокристалл Илюхи расцветал перед ним — сквозь серебристую оболочку виднелись нежные лепестки, голубые, палевые, золотые. Да, явно стоило его угостить. Поистине, великолепный образец. Кривцов смотрел на него и чувствовал единение с миром.