Когда она ушла, Кривцов ничком упал на кровать. Голова болела немилосердно. Ни кофе, ни таблетки не помогали.
— На улицу выйди, — посоветовал Андрей. Он стоял в дверях и наблюдал за мучениями Кривцова.
— Там снег, — ответил Кривцов в подушку.
— И очень хорошо.
— Мерзко.
— Мерзко?
Кривцова вдруг схватили и поставили на ноги. Голова мотнулась в сторону, отозвалась на резкое движение болью, и Кривцов застонал.
— Стонешь, Веня? — шипящий от ярости голос Андрея звучал неприятно близко, у самого уха. — Мерзко тебе на улице? Раньше, право слово, ты не был таким нежным! Забыл, Веня, о чем мы договаривались? Ты говорил — полгода. У тебя были полгода, и еще полгода… шесть лет у тебя было, Веня! И что ты сделал?
— Мне плохо.
— Тебе и должно быть плохо, Веня! Может, хоть так ты начнешь шевелиться!
Кривцов чувствовал себя несчастным. И еще был напуган. Руки Андрея оказались вдруг необычайно сильными. Словно только сейчас до Кривцова дошло, что Андрей — по сути машина, и мускулы у него в буквальном смысле стальные. И техобслуживания Кривцов не проводил с тех самых пор, как вытащил тяжеленное тело на себе из института. А теперь тело трясло его.
— Отпусти меня! — жалобно попросил Кривцов.
Его с силой бросили на кровать.
— Делай, Веня! Хоть что-нибудь делай!
Кривцов лежал, снова обняв руками голову. Андрей вдруг сел рядом и потрепал его по плечу.
— Свободы хочешь? — закричал Кривцов. — Не могу я тебе ее дать! Не могу! Оставь меня в покое!
— Тебя уже все оставили в покое. Ты только сам себя никак не отпустишь.
Говорит совсем как Левченко. Кривцову вдруг подумалось — некстати — что Сашка в него всегда верил. Он был надежный друг — Сашка. Делился щедро — идеями, опытом, временем. В нем всегда и всего было слишком много, и Кривцова это иногда раздражало — его большие руки, шумный голос, его рост без малого два метра и больше центнера веса. Удивительно, что всему этому положил конец крошечный кусочек металла…
Кривцов не хотел вспоминать, но вспоминал. Учебу — Левченко учился двумя курсами старше и отдавал Кривцову ненужные уже конспекты. Экзамен по генетике, единственный, который Кривцов завалил — тогда у них сменился лектор, выстроил курс по-другому, и Сашкины записи не помогли. Светленькую девочку, на которую Сашка смотрел с восхищением, но ему казалось, что он слишком большой и неловкий, а она — слишком хрупкая для такого медведя… Кривцов не был ни большим, ни неловким. Сашка утешал его, когда все разладилось, а Кривцова раздражали утешения. А затем Сашка уговорил его пойти к нему на новую кафедру. Нейрокристаллы. Бессмертие. И здесь, неожиданно для самого себя, Кривцов стал первым. Он с остервенением рвал зубами неподдающуюся науку, порождал одну за другой идеи, которые — он признавал это — не мог реализовать сам. Но рядом всегда оказывался Сашка. Уговаривал начальство, искал деньги, находил людей и оборудование…
Кривцов видел себя, держащего пахнущий паленым нейрокристалл. Он только что сжег его — раствор, идеальный в теории, оказался губительным на практике. Ему казалось, это конец. — Веня, одна неудача — это ерунда, — бодрый гудящий голос Левченко мешал сосредоточиться. — Ты талант, Веня. Не раскисай. Думай!
О да, он только и делал, что думал. Девяносто процентов его идей были мертворожденными, большинство из оставшихся он сам отсекал через некоторое время, и все равно что-то реализовывалось. Благодаря Сашке. На этих проектах делались диссертации, и его, и Сашкина кандидатские, и докторская, положившая всему конец… Жалкие попытки работать, очередная безумная идея — и нет Сашки, нет лаборатории, негде взять реактивы, кроме как из собственной крови. Кривцов злился. Он понял, как сделать идеальный кристалл, сознание, способное существовать вечно в любом материальном носителе. Способное избежать клетки — приговора Левченко. Но ему перекрыли кислород. И кто — Левченко, обязанный ему, между прочим, своим открытием! Этого предательства Кривцов простить не мог. Вся его жизнь была гонкой за Левченко.
А теперь тот оторвался так, что и не догонишь.
— Беги, — сказал голос Левченко. — Ты же можешь, Веня. Ты можешь проложить свою дорогу, на которой ты будешь первым.
— Единственным, — ответил Кривцов сквозь застилающие глаза слезы. — Каждый один — на своей дороге. Всегда.
— Ходить по бездорожью — медленно и больно, — сказал голос. — Зачем делать это для себя одного? Смысл есть, если прокладывать дорогу для других.