На примере рассказа Покровского видно, сколь неординарны сюжетные решения фантастики «малеевцев». Бескомпромиссность авторской позиции, гражданская смелость и твердость в их лучших произведениях сочетаются с глубокой психологической проработкой характеров, показывая, что фантастика — это вовсе не «когда про звездолеты или роботов».
В современной НФ немало штампов, стереотипных сюжетных ходов и образов. Создан своего рода банк данных, откуда ремесленники от литературы берут материал для своих сочинений, что остроумно высмеивают молодые фантасты Киевлянин Борис Штерн в рассказе «Чья планета?» издевается над набившими оскомину лихими космопроходцами, «в любую погоду» штурмующими галактические дали. Вот портрет героя рассказа, капитана межпланетного корабля: «Инспектор Бел Амор — человек средних лет с сонными глазами, в разведке не бреется, предпочитает быть от начальства подальше. Не дурак, но умен в меру. Анкетная биография интереса не представляет». Или вот как ведут себя Бел Амор и корабельный робот Стабилизатор, обнаружив безымянную планету: «Тут же у них произошел чисто технический разговор, разбавленный юмором для большего интереса; разговор, который обязаны вести герои многострадального фантастического жанра в порядке информации читателей, — о заселении планет, о разведке в космосе, о трудностях своей работы. Закончив этот нудный разговор, они с облегчением вздохнули и занялись своим делом: нужно было ставить бакен».
Штерн обладает поразительно развитым чувством комического, умением увидеть его в самом прозаическом и обыденном. Юмор ситуаций (от самой земной — изображение проходимцев разных мастей и калибров — до космической) и юмор характеров а рассказах Штерна умножены на безукоризненное владение словом. Нельзя не согласиться с Б. Н. Стругацким, написавшим в предисловии к первому сборнику рассказов киевского фантаста: «Борис Штерн не подражает никому. Он вполне самобытен, такой фантастики у нас еще не было, он идет по своей дороге первым».
И космос, и будущее у молодых фантастов достаточно условны. Главное — не выбор декораций или антуража, а человек. Что есть человек, что выделяет его из числа населяющих Землю живых существ, чем отличается homo sapiens от других носителей разума? Остро ставит этот вопрос ереванский фантаст Руслан Сагабалян в рассказе «Карантин»…Хотите испытать радость перевоплощения, изведать недоступное человеку наслаждение в облике разумного растения, плавающего или летающего монстра? Стоит только захотеть, и после несложной процедуры вы покидаете клинику в том облике, который выбрали. Однако при каждой последующей трансформации теряется частичка вашего «я», частица прошлого. Чехарда обликов ведет к изменению индивидуальности. Впрочем, инопланетных гволоков, ихтиодов, гейдов, видящих смысл и цель существования в смене видов физических наслаждений, не заботит утрата личности. Но человек не может жить без воспоминаний, без любви, надежды, тревоги…
В одной статье невозможно рассказать даже о самых примечательных участниках «малеевских» семинаров. Творчество каждого, о ком шла речь выше, заслуживает отдельного разговора. Равно как и творчество Ирины Тибиловой, Андрея Измайлова, Андрея Столярова, Николая Ютанова из Ленинграда, Натальи Астаховой и Даниила Клугера из Симферополя, Владислава Петрова из Тбилиси, Андрея Лазарчука из Красноярска, Евгения Филенко и Михаила Шаламова из Перми, Николая Блохина из Ростова-на-Дону, Андрея Левкина из Риги, Людмилы Синицыной из Душанбе. Юрия Брайдера, Николая Чадовича, Бориса Зеленского из Минска, Владимира Зайца и Юрия Пригорницкого из Киева, Эдуарда Геворкяна из Москвы, За рамками обзора осталась и «вторая волна» «малеевцев»: москвичи Наталья Лазарева, Павел Кузьменко, Андрей Молчанов, Виктор Пелевин, Андрей Саломатов, ленинградцы Александр Тюрин и Александр Щеголев, одессит Анатолий Гланц…
Каковы итоги — разумеется, промежуточные: ведь все эти авторы продолжают работать, — почти десятилетнего существования в советской фантастике «малеевской школы», которую окончили более двухсот молодых авторов? Количество «выпускников» семинара, издавших книгу (и не одну), перевалило за три десятка, более десяти человек стали членами Союза писателей, Первым из «малеевцев» приобрел широкую известность ленинградец В. Рыбаков, награжденный Государственной премией РСФСР за участие в создании фильма «Письма мертвого человека». В 1990 году высшая награда в советской фантастике, премия «Аэлита», была вручена «малеевцу» из Красноярска Олегу Корабельникову. Примечательно, что все премии 1990 года в Свердловске, где по традиции проходит ежегодный праздник фантастики, получили «малеевцы»: приз имени И. А. Ефремова за вклад в развитие жанра — В. Бабенко, приз «Старт» за наиболее яркий книжный дебют — А. Столяров (первый раз этот приз присуждался в 1989 году и был вручен также «малеевцу» Б. Штерну). В активе «малеевцев» есть и международные награды: приз на проходившем в Болгарии конкурсе НФ рассказа получил А. Лазарчук, В. Бабенко награжден почетным дипломом Европейского конгрессе писателей-фантастов.
Многие клубы любителей фантастики ежегодно проводят опросы с целью выявить лучшие произведения отечественной НФ. По итогам весьма представительного анкетирования в течение последних лет работы «малеевцев» неизменно выходят на первые места.
Сегодня «малеевцы» издаются очень широко, они вознаграждены за годы замалчивания и непечатания — и вознаграждены справедливо. Очевиден и безусловен успех литературного поколения, сохранившего «душу живу» в годы застоя. Итак, все-таки у нашей сказки счастливый конец? Но что-то удерживает руку от постановки победной точки, сбивает мажорную интонацию. В чем же дело? Наверное, все-таки в том, что «малеевцы» печатают сегодня то, что написано лет восемь-десять назад. Нового же немного, а то, что есть, все-таки чаще всего ниже уровня старых вещей. Понятно, что сейчас сложная ситуация для всей культуры. Сняты цензурные запреты, нет закрытых тем. Отпала необходимость в эзоповом языке, в аллегории и иносказании — зачем какие-то намеки, когда все говорится открытым текстом. Получается, что не с чем бороться, ибо язвы и беды общества выставлены политиков и публицистикой на всенародное обозрение. Литература в растерянности: о чем писать, когда все названо своими именами? Литература молчит — идет переосмысление действительности, та сложная внутренняя работа художника, результаты которой никто не может предсказать.
Но не только в этом, как мне кажется, дело. «Малеевцы» трудно шли в литературу. На своей шкуре они испытали тяжесть фанфарной лжи: молодым-де у нас везде дорога. Непечатание или замалчивание с трудом напечатанного десятилетиями были нормой литературной жизни. Не имея возможности печатать то, что хотелось писать, не имея доступа к читателю, пишущий попадал в трудное положение. Тот, кто был смелее и непримиримее, уезжал, кто слабее — спивался, бросал Писать. Самый слабый начинал писать «проходняк», «верняк», терял лицо.
Такая важная часть общественного сознания нашего общества, как страх, еще ждет исследователя. Страх — Госстрах, по выражению В. Гроссмана, — неотъемлемый фактор жизни тоталитарного общества, он входил в душу с рождения, был чуть ли не генетически запрограммирован. И когда человек начинал писать, то страх стоял за его плечом и редактировал каждую строчку. «Малеевцы» подростками слышали о процессе Даниэля и Синявского, осужденных за то, что были просто художниками, не могущими не творить. Осознание пушкинского «черт догадал родиться» в стране, где стремление к свободе творчества равнозначно тягчайшему политическому преступлению, порождало бессилие, тоску. Прав, прав был Михаил Михайлович Зощенко: «Писатель с перепуганной душой — это уже потеря квалификации»…