– Хорошо, – решил я. – Но пусть это будет особое предложение, исключение для него лично. И только на эту работу.
Глеб кивнул и вернулся к коллекционеру. Через несколько минут он торжествующе показал мне большой палец – сделка состоялась.
К концу первого дня мы продали три работы из семи – «Нейронные связи» Джорджу Сандерсу за девяносто тысяч, «Цифровое подсознание» паре молодых технологических миллионеров из Кремниевой долины за полную стоимость в сто тысяч и «Метаморфозы идентичности» анонимному покупателю (Глеб шепнул мне, что это представитель крупной корпорации, которая собирает коллекцию цифрового искусства) за девяносто пять тысяч.
Двести восемьдесят пять тысяч долларов за один день. Я пытался осмыслить эту цифру, когда мы с Глебом сидели в баре отеля после закрытия превью.
– За вычетом комиссии Art Basel и наших расходов на организацию стенда у нас около двухсот пятидесяти тысяч чистыми, – Глеб поднял бокал с мартини. – И это только первый день. Уверен, к концу ярмарки мы продадим все работы. А может, даже организуем лист ожидания на следующую серию.
Я молча кивнул, испытывая странную смесь эйфории и тревоги. С одной стороны, наш успех превзошел все ожидания. С другой – масштаб аферы становился пугающим. Мы уже не просто продавали работы несуществующего художника доверчивым московским коллекционерам – мы вышли на международный уровень, привлекли серьезные деньги, обманули людей, которые могли иметь значительное влияние в мире искусства и за его пределами.
– О чем задумался? – Глеб прервал мои размышления. – Ты должен быть в восторге. Это триумф!
– Я в восторге, – соврал я. – Просто немного ошеломлен скоростью, с которой все развивается. Еще год назад Фантом не существовал даже как идея, а сегодня его работы продаются на Art Basel за шестизначные суммы.
– Это искусство, детка, – Глеб подмигнул и сделал глоток мартини. – Здесь все может измениться в одночасье. Сегодня ты никто, завтра – звезда, послезавтра – забытая история. Нужно ловить момент, пока волна не схлынула.
Он был прав, и это только усиливало мою тревогу. Волна могла схлынуть в любой момент. Или, что еще хуже, привести к разоблачению. Чем выше мы поднимались, тем болезненнее мог быть падение.
После ухода Глеба я остался в баре, заказал еще один виски и достал телефон, чтобы позвонить Диме.
– Как все прошло? – спросил он вместо приветствия.
– Три продажи в первый день, – сообщил я. – Двести восемьдесят пять тысяч долларов.
– Охренеть, – выдохнул Дима. – Это… это больше, чем я зарабатываю за пять лет.
– И больше, чем я зарабатывал за всю жизнь до Фантома, – мрачно добавил я. – Дима, ты не думаешь, что мы зашли слишком далеко? Что нам следует остановиться, пока не поздно?
На том конце линии повисла пауза.
– Ты это серьезно? – наконец спросил Дима. – Остановиться сейчас, когда все только начинает раскручиваться?
– Именно поэтому, – я понизил голос, хотя в баре было достаточно шумно, чтобы никто не мог подслушать наш разговор. – Пока масштаб аферы не стал слишком большим. Пока мы можем выйти из игры с деньгами и без серьезных последствий.
– И как ты себе это представляешь? – в голосе Димы появились ироничные нотки. – Фантом решает уйти из искусства? Раствориться в воздухе? Просто перестать создавать работы? Люди не примут этого, Марк. Они вложили слишком много денег, слишком много эмоций, слишком много веры в этот проект.
Я знал, что он прав. Нельзя просто отменить миф, который уже живет в сознании тысяч людей. Особенно если этот миф подкреплен реальными деньгами и институциональным признанием.
– Ты прав, – признал я. – Мы не можем просто остановиться. Но мы должны быть очень осторожны. Ставки растут с каждым днем.
– Это точно, – Дима хмыкнул. – Кстати, видел последние посты с хештегом #WhoIsAlexPhantom? Теперь среди претендентов на роль Фантома числится даже Бэнкси. Кто-то выстроил целую теорию о том, что Фантом – это его новый проект, переход от стрит-арта к цифровому искусству.
Я усмехнулся. Информационный шум вокруг личности Фантома продолжал нарастать, создавая идеальное прикрытие для нашей аферы. Чем больше было теорий, тем меньше шансов, что кто-то обратит внимание на правду.
– Это хорошо, – сказал я. – Пусть гадают. Главное, чтобы никто не догадался о реальном положении дел.
После разговора с Димой я допил виски и вернулся в свой номер. Усталость от перелета, эмоционального напряжения и постоянной необходимости быть начеку наконец взяла свое. Я упал на кровать, не раздеваясь, и почти сразу провалился в тяжелый сон.