Я отправил текст Карине и получил почти мгновенный ответ: «Спасибо за оперативность. Можно еще несколько вопросов для статьи? Как вы объясняете сходство между ранними эскизами Фантома и работами Фомина? Что вы думаете о техническом анализе, который, по утверждению Фомина, доказывает, что его работы и работы Фантома созданы по одной методологии?»
Эти вопросы были опасными – они требовали конкретных ответов, которые могли быть проверены или опровергнуты. Я решил быть осторожным: «Сходство между моими ранними эскизами и работами господина Фомина, если оно действительно существует, может объясняться общими источниками вдохновения или тем, что он адаптировал элементы моего стиля после публикации моих работ. Что касается технического анализа, я не могу комментировать методологию, которую я не видел. Но любой опытный программист знает, что существует ограниченное количество эффективных подходов к решению определенных задач в цифровом искусстве».
Карина ответила, что включит мои комментарии в статью, которая должна выйти завтра. Это давало нам небольшую отсрочку, но ситуация продолжала развиваться. Посты Фомина распространялись, люди обсуждали его претензии, арт-блогеры анализировали предоставленные им «доказательства».
Вечером Дима прислал мне результаты своего расследования: «Александр Фомин, 31 год, выпускник Санкт-Петербургской художественно-промышленной академии. Работал в нескольких дизайн-студиях, экспериментировал с цифровым искусством. Выставлялся в небольших галереях Петербурга и Москвы, но без особого успеха. Последний год был относительно неактивен в публичном пространстве. Никаких очевидных связей с нами или с кем-то из нашего окружения не обнаружено».
Это была полезная информация, но она не объясняла, откуда Фомин мог знать детали нашего рабочего процесса или почему он решил заявить о своем авторстве именно сейчас.
– Может быть, он просто увидел успех Фантома, заметил некоторое сходство со своими экспериментами и решил попытать счастья? – предположил я в телефонном разговоре с Димой.
– Возможно, – Дима звучал неуверенно. – Но его претензии слишком конкретны, слишком детализированы для простого оппортуниста. Он действительно знает некоторые аспекты нашего процесса, которые мы нигде публично не обсуждали.
– Но как? – я чувствовал нарастающее беспокойство. – У нас утечка? Кто-то из нашего окружения сливает информацию?
– Не знаю, – Дима вздохнул. – Но я продолжу копать. Может быть, он как-то связан с кем-то из наших знакомых, или с галереей Глеба, или с техническими специалистами, которых мы привлекали для настройки оборудования на выставках.
После разговора с Димой я долго не мог заснуть. Ситуация с Фоминым была тревожной сама по себе, но она также заставляла задуматься о более широкой проблеме – насколько хрупкой была вся конструкция, которую мы создали. Один человек с правдоподобной историей и несколькими «доказательствами» мог поставить под угрозу все, что мы строили более года.
И что еще хуже – это происходило в момент, когда мы должны были решать, как реагировать на предложение Олега Савицкого. Теперь, с появлением Фомина, отказ от сотрудничества с влиятельным коллекционером становился еще более рискованным. Савицкий мог решить, что за нашим отказом стоит не принципиальная позиция Фантома, а страх разоблачения.
Утром я проснулся от звонка Глеба. Его голос звучал тревожно:
– Марк, ты видел статью Карины?
– Нет еще, – я потер глаза, пытаясь проснуться. – Она уже вышла?
– Да, и это… неоднозначно, – Глеб явно подбирал слова. – Она не поддерживает прямо претензии Фомина, но и не отвергает их полностью. Говорит, что ситуация «требует дальнейшего изучения» и что «некоторые аспекты истории Фомина заслуживают внимания».
Я почувствовал, как желудок сжимается. Карина Штерн была одним из самых влиятельных критиков, и ее поддержка была критически важна для легитимизации Фантома. Если она начинала сомневаться, это могло иметь серьезные последствия.
– Пришли мне ссылку, – сказал я, уже открывая ноутбук.
Статья Карины была озаглавлена «Фантом и его двойник: кто создал одного из самых загадочных художников современности?». Уже сама формулировка вызывала тревогу – она ставила под сомнение устоявшуюся версию о Фантоме.