В статье Карина подробно анализировала претензии Фомина, сравнивала его работы с ранними работами Фантома, рассматривала предоставленные им «доказательства». Она цитировала мое заявление от имени Фантома, но сопровождала его комментарием: «Это официальная позиция, переданная через представителя Фантома Марка Белецкого. Однако в свете новых данных возникает вопрос: действительно ли слова, которые мы слышим, принадлежат самому художнику, или они являются частью тщательно выстроенной легенды?»
Наиболее тревожным был заключительный абзац: «История Алекса Фантома всегда была окутана тайной. Его анонимность, отсутствие публичных появлений, общение исключительно через посредников – все это создавало ореол загадочности, который был частью его привлекательности для коллекционеров и критиков. Но что, если эта тайна скрывает не художественный жест, а нечто иное? Заявления Александра Фомина поднимают важные вопросы о подлинности, авторстве и этике в мире современного искусства. Вопросы, которые требуют ответов».
– Черт, – выругался я, закрыв статью. – Это плохо. Очень плохо.
– Именно, – согласился Глеб. – Карина не просто сомневается в версии Фомина – она сомневается во всей истории Фантома. И ее сомнения могут быть заразительными.
– Нам нужно срочно реагировать, – я лихорадочно соображал. – Может быть, организовать интервью с Фантомом? Что-то более личное, более убедительное, чем обычные письменные заявления?
– Это рискованно, – предупредил Глеб. – Чем больше информации мы предоставляем, тем больше возможностей для проверки и опровержения. Но, возможно, у нас нет выбора. Ситуация выходит из-под контроля.
Он был прав. Статья Карины уже вызвала волну обсуждений в социальных сетях и специализированных медиа. Люди задавали вопросы, выдвигали теории, анализировали доказательства. Некоторые коллекционеры выражали обеспокоенность, галеристы требовали разъяснений. История о «настоящем Алексе Фантоме» становилась главной темой дня в мире искусства.
Мы договорились встретиться с Димой и Глебом через час, чтобы разработать стратегию реагирования. Но едва я положил трубку, как телефон зазвонил снова. На этот раз это был незнакомый номер.
– Марк Белецкий? – мужской голос звучал уверенно и немного угрожающе. – Меня зовут Олег Савицкий. Я думаю, нам нужно поговорить о вашем… художнике.
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Савицкий, который недавно заплатил миллион долларов за работу Фантома и предлагал эксклюзивный контракт, выбрал самый неподходящий момент для звонка.
– Добрый день, господин Савицкий, – я старался звучать спокойно. – Чем могу помочь?
– Я видел заявления этого Фомина и статью Карины Штерн, – Савицкий говорил медленно, взвешивая каждое слово. – И я не люблю, когда мои инвестиции подвергаются риску из-за скандалов или сомнительных историй.
– Я понимаю ваше беспокойство, – начал я. – Но заверяю вас, что претензии Фомина безосновательны. Мы уже работаем над…
– Не нужно заверений, Марк, – перебил меня Савицкий. – Мне нужна ясность. Я хочу знать, с кем имею дело. Кто такой Алекс Фантом? Настоящий Алекс Фантом.
Этот прямой вопрос застал меня врасплох. Савицкий не просто выражал обеспокоенность – он требовал правды.
– Как я уже говорил в Нью-Йорке, – осторожно начал я, – Фантом принципиально против раскрытия своей личности. Это часть его художественной практики, его философской позиции.
– Марк, – голос Савицкого стал холоднее, – я не буду повторять дважды. Я вложил миллион долларов в работу Фантома. Я рассматривал возможность значительных дальнейших инвестиций. И теперь я обнаруживаю, что человек, которому я доверил свои деньги и репутацию, может быть вымышленным персонажем или, что еще хуже, мошенником.
Я почувствовал, как сердце колотится. Савицкий был опасен – не только из-за своих денег и влияния, но и из-за своей прямолинейности. Он не принимал уклончивых ответов и не верил в артистические жесты. Он хотел знать правду, и он имел ресурсы, чтобы докопаться до нее.
– Я понимаю ваше беспокойство, – повторил я. – Но уверяю вас, что работа, которую вы приобрели, подлинная. Она создана художником, известным как Алекс Фантом, и имеет все сертификаты подлинности.
– Вы меня не слышите, – в голосе Савицкого появились нотки раздражения. – Меня не интересуют сертификаты или юридические формальности. Меня интересует правда. И я чувствую, что вы что-то скрываете. Это не располагает к доверию, Марк.
– Я не скрываю ничего, что имело бы отношение к подлинности работ, – ответил я, тщательно подбирая слова. – Анонимность Фантома – это его выбор, его художественная позиция. Я уважаю это решение и не могу его нарушить.