Тем временем Фомин продолжал свою кампанию. Он давал интервью, публиковал новые «доказательства», привлекал сторонников. Его выставка, финансируемая «анонимным коллекционером» (которым, мы почти не сомневались, был Савицкий), должна была открыться через неделю после нашей.
Напряжение росло. Медиа подогревали интерес публики, представляя ситуацию как драматическое противостояние – «настоящий Фантом против официального Фантома». Коллекционеры нервничали, галеристы выжидали, критики анализировали каждое новое заявление и доказательство.
За три дня до открытия нашей выставки я получил неожиданный звонок от Вероники. Мы не общались с того разговора, когда она фактически обвинила меня в создании Фантома.
– Марк, – ее голос звучал встревоженно. – Ты видел последнее интервью Фомина?
– Нет, – я напрягся. – Что там?
– Он упоминает меня, – Вероника звучала шокированной. – Говорит, что я была свидетелем его ранних экспериментов с цифровым искусством, что я даже давала ему советы по эстетике и композиции.
Я почувствовал, как внутри все холодеет:
– И? Это правда?
– Нет! – возмутилась Вероника. – Я никогда не встречала никакого Александра Фомина. Никогда не видела его работ. Он полностью выдумал эту историю.
Это было неожиданно. Зачем Фомину упоминать Веронику, создавая ложную связь? Если он блефовал, это было рискованно – она могла легко опровергнуть его утверждения.
– Ты собираешься публично опровергнуть это? – спросил я.
– Конечно, – Вероника звучала решительно. – Я уже написала пост в Instagram и собираюсь дать интервью. Не могу позволить использовать мое имя в этой грязной истории.
Я почувствовал прилив благодарности. Вероника, которая знала или, по крайней мере, сильно подозревала правду о Фантоме, могла бы легко использовать эту ситуацию против меня. Вместо этого она собиралась выступить против Фомина, фактически поддержав нашу версию.
– Спасибо, – искренне сказал я. – Это… много значит.
– Я делаю это не для тебя, Марк, – ее голос был холодным. – Я делаю это для правды. Этот Фомин – очевидный мошенник, и он перешел черту, упомянув меня в своих выдумках.
Мне стало неловко. Вероника говорила о правде и мошенничестве, не подозревая (или, возможно, прекрасно понимая), какую иронию это представляло в контексте нашей ситуации.
– В любом случае, спасибо, – повторил я. – Твое опровержение может иметь большое значение.
После разговора с Вероникой я немедленно связался с Димой и Глебом, чтобы сообщить об этом неожиданном повороте.
– Это странно, – задумчиво сказал Дима. – Зачем Фомину упоминать Веронику, создавая связь, которую она может легко опровергнуть?
– Может быть, он просто не ожидал, что она выступит против него? – предположил Глеб. – Возможно, он думал, что она промолчит или даже поддержит его, чтобы навредить нам.
– Или это ловушка, – я почувствовал тревогу. – Может быть, он хочет втянуть Веронику в эту историю, заставить ее говорить о Фантоме, надеясь, что она знает или подозревает что-то, что может нам навредить.
– Это возможно, – согласился Дима. – Но в любом случае, ее публичное опровержение его слов сейчас играет нам на руку.
Я был не так уверен. Вероника была слишком проницательной, слишком принципиальной. Если ее втянут в эту историю, если ее начнут расспрашивать о Фантоме, о наших отношениях, о моей роли… Это могло стать опасным.
Но сейчас у нас были более насущные проблемы. До открытия выставки оставалось три дня, и нам нужно было завершить все приготовления. Новая серия работ, над которой работал Дима, называлась «Метаморфозы реальности» и представляла собой следующий шаг в эволюции стиля Фантома – более сложные алгоритмы, более глубокая интерактивность, более амбициозная концепция.
Эти работы должны были не просто впечатлить публику и критиков – они должны были убедить их в подлинности и целостности творчества Фантома, показать, что это не случайный набор эффектов, который может повторить любой с базовыми навыками программирования, а результат последовательного художественного видения и технического мастерства.
Но даже когда мы завершали приготовления к выставке, я не мог отделаться от ощущения, что мы теряем контроль над ситуацией. Фомин, Савицкий, медиа, критики, коллекционеры – слишком много переменных, слишком много интересов, слишком много возможностей для ошибки или разоблачения.
Фантом, которого мы создали как инструмент для собственного успеха, превратился в нечто большее – в объект желания и борьбы, в территорию, которую различные силы пытались контролировать или уничтожить. И мы, его создатели, все больше становились заложниками собственного творения.