«Всё нормально. Ничего не нужно», – наконец ответил я и отложил телефон.
Пустота внутри разрасталась. Это было даже не отчаяние, а какое-то тотальное онемение, как будто все эмоциональные рецепторы разом отключились, защищая психику от перегрузки.
Я встал, скинул пальто и подошёл к окну. Промзона за окном была освещена редкими фонарями и фарами проезжающих грузовиков. Бетонные коробки складов, трубы с поднимающимся паром, заснеженные пустыри – картина индустриального уныния, идеально соответствующая моему внутреннему состоянию.
Мысль пришла внезапно, без предупреждения. Спокойная, почти умиротворённая мысль о том, что всё можно закончить прямо сейчас. Избавиться от боли, стыда, неопределённости. От необходимости каждый день просыпаться и вспоминать, кем я был и кем стал.
Я открыл ящик тумбочки, где хранил упаковку снотворного, которое начал принимать после первого допроса. Высыпал таблетки на ладонь – их было около двадцати. Достаточно, чтобы уснуть и не проснуться, особенно в сочетании с алкоголем, который уже циркулировал в моей крови.
В этот момент телефон снова завибрировал. Я проигнорировал его, глядя на таблетки в своей руке. Вибрация прекратилась, но через несколько секунд началась снова. Кто-то настойчиво пытался со мной связаться.
Раздражённо я взглянул на экран. Незнакомый номер. Палец замер над кнопкой сброса, но что-то заставило меня ответить.
– Да?
– Марк? – женский голос, который я не сразу узнал. – Это Вероника.
Вероника Листьева. Моя бывшая. Талантливая художница, создающая странные, но впечатляющие инсталляции из промышленного мусора. Женщина, которая когда-то обвинила меня в «продажности» и «предательстве истинного искусства». Последний человек, от которого я ожидал звонка.
– Откуда у тебя этот номер? – мой голос звучал хрипло, как будто я не разговаривал несколько дней.
– От Софьи, – ответила она. – Я беспокоюсь за тебя, Марк. Мы все беспокоимся.
Таблетки всё ещё лежали на моей ладони. Я смотрел на них, слушая голос из прошлой жизни.
– Не стоит, – сухо ответил я. – Всё в порядке.
– Я знаю, что это не так, – в её голосе не было жалости, только спокойная уверенность. – Я приеду. Скажи адрес.
– Зачем? – я почти рассмеялся. – Чтобы лично сказать, как ты была права насчёт меня? Как я продался и предал «истинное искусство»?
На линии возникла пауза, и я подумал, что она повесила трубку. Но затем Вероника заговорила снова, и её голос звучал иначе – мягче, печальнее:
– Нет, Марк. Чтобы сказать, что я понимаю. Что, возможно, ты не столько преступник, сколько жертва системы, которая поощряет фальшь и наказывает подлинность. Адрес, Марк. Пожалуйста.
Я стоял у окна, сжимая в одной руке телефон, а в другой – таблетки, которые могли положить конец всему. Снаружи начал падать снег, мягко кружась в свете фонарей. Где-то вдалеке прозвучала сирена скорой помощи, напомнив, что мир продолжает существовать, даже когда твоя личная вселенная схлопывается.
– Пятнадцатый километр МКАД, жилой комплекс «Заречье», корпус 5, квартира 237, – наконец произнёс я и выпустил таблетки из руки. Они рассыпались по полу, как крошечные белые звёзды на тёмном линолеуме.
– Я буду через час, – сказала Вероника и отключилась.
Я опустился на колени и начал собирать рассыпавшиеся таблетки, но руки дрожали слишком сильно. В горле стоял ком, а глаза жгло. Впервые за все эти недели я почувствовал, как что-то прорывается сквозь броню онемения – горячее, болезненное, но живое.
Сначала это была всего лишь одна слеза, прочертившая дорожку по небритой щеке. Затем ещё одна. И ещё. А потом плотину прорвало окончательно. Я сидел на полу дешёвой съёмной квартиры, среди рассыпанных таблеток, и рыдал как ребёнок, оплакивая не только потерянное состояние и репутацию, но и что-то гораздо более важное – утраченную подлинность, свою и своего искусства.
Не знаю, сколько времени прошло – минуты или часы. Я пришёл в себя от звука дверного звонка. Часы показывали почти полночь. Пошатываясь, я поднялся на ноги, провёл рукой по лицу, пытаясь стереть следы слёз, и пошёл открывать.
На пороге стояла Вероника – в объёмном пуховике, с рюкзаком за плечами и снегом в тёмных волосах. Она выглядела почти так же, как пять лет назад, когда мы расстались – те же яркие глаза, та же решительная линия губ, те же веснушки на носу. Только взгляд стал мудрее, спокойнее.