Я подошёл к окну. Снег перестал, и в просветах между облаками показались звёзды. Где-то там, в холодной темноте космоса, существовал Фантом – созданный мной и жизненный меня существо, которое превратилось из инструмента обмана в нечто более сложное и многогранное. В символ, в концепцию, в комментарий о природе творчества и подлинности в мире, где границы между реальным и виртуальным, между истинным и фальшивым становятся всё более размытыми.
Впервые за много дней я почувствовал, как в груди разгорается что-то похожее на надежду. Тусклая, неуверенная, но всё же надежда. Надежда на то, что даже на самом дне можно найти новую точку опоры и оттолкнуться от неё, чтобы начать долгий, мучительный, но необходимый путь наверх. Не к прежней жизни – она была безвозвратно потеряна – а к чему-то новому. К чему-то, возможно, более подлинному.
И с этой мыслью я впервые за много дней лёг спать без виски и таблеток, позволив себе просто закрыть глаза и увидеть, что принесёт завтрашний день.
Глава 17: Прозрение
Февраль в Москве – время, когда даже оптимисты начинают сомневаться в существовании весны. Грязный снег, ледяной ветер и такое же ледяное безразличие окружающих. Идеальные декорации для человека, пытающегося собрать осколки своей жизни.
Уже две недели прошло с того вечера, когда Вероника впервые появилась на пороге моей съёмной квартиры. Две недели, которые вернули меня из полумёртвого состояния к чему-то, отдалённо напоминающему жизнь. Я начал бриться, готовить настоящую еду вместо бесконечных бутербродов, даже сделал базовую уборку в квартире. Небольшие, но важные шаги из бездны, в которой я находился.
Вероника приходила почти каждый день, иногда ненадолго, иногда оставаясь до поздней ночи. Она принесла книги, альбомы по искусству, свои инструменты для рисования, маленький обогреватель, чтобы бороться с вечно холодными батареями. Постепенно стерильная, безличная квартира начала приобретать признаки обитаемого пространства.
Но главное – она принесла идею, которая сначала казалась безумной, но с каждым днём становилась всё более отчётливой и убедительной. Идею о том, что история Фантома – это не просто афера, не просто мошенничество, а что-то более значимое. Художественное высказывание, исследование природы творчества и подлинности в эпоху тотальной цифровизации и коммерциализации искусства.
Сегодня утром она разложила на полу гостиной десятки распечатанных статей, интервью, критических обзоров – всё, что когда-либо публиковалось о Фантоме. Я сидел, скрестив ноги, в окружении этого бумажного моря, и смотрел на собственное творение с новой, неожиданной перспективы.
– Смотри, – Вероника указала на одну из статей, опубликованную в крупном международном издании об искусстве. – «Работы Фантома ставят фундаментальные вопросы о природе подлинности в цифровую эпоху. Когда искусство существует только как код, как набор электронных импульсов, что становится критерием его ценности? Уникальность? Авторство? Эстетическое воздействие? Или, возможно, сама концепция ценности должна быть переосмыслена?»
Она перешла к другой статье:
– «Фантом, скрывающийся за цифровым псевдонимом, возможно, является наиболее точным выражением современного состояния искусства – эпохи, когда личность художника одновременно и гипертрофирована как бренд, и растворена в бесконечности цифрового пространства».
Я слушал эти цитаты с растущим изумлением. Всё это писали о мистификации, созданной мной и Димой с единственной целью – заработать деньги на хайпе вокруг NFT. Но звучало так, будто речь шла о действительно глубоком, концептуальном проекте с серьёзным философским подтекстом.
– Странно слышать это сейчас, – сказал я, перебирая статьи. – Когда всё это публиковалось, я просто видел в этом подтверждение успеха нашей аферы. Доказательство того, что критики готовы находить глубокий смысл даже там, где его изначально не было.
– А был ли он изначально? – спросила Вероника, пристально глядя на меня. – Или, может быть, он появился в процессе, помимо твоей воли? Может быть, создавая Фантома, ты действительно исследовал границы между подлинным и фальшивым, между авторством и анонимностью, между искусством и его симуляцией?
Я хотел отмахнуться от этой идеи как от попытки найти оправдание моим действиям, но что-то останавливало меня. Воспоминания о том, как рождался образ Фантома, как мы продумывали каждую деталь его вымышленной биографии, как я часами формулировал его философскую позицию для интервью и манифестов.