Я готова публично выступить с этой интерпретацией, если это поможет переосмыслить проект в более конструктивном ключе. Но мне нужно лично поговорить с Марком, чтобы понять его текущую позицию и видение проекта.
С уважением, Карина Штерн»
Я опустил письмо, не зная, что сказать. Карина Штерн, одна из самых влиятельных арт-критиков Европы, предлагала поддержать интерпретацию Фантома как концептуального проекта, а не просто мошенничества.
– Почему? – спросил я наконец. – Почему она изменила своё мнение?
– Не думаю, что она полностью изменила его, – осторожно сказала Софья. – Скорее, увидела в этой истории дополнительные измерения, которые раньше игнорировала.
– Или просто почувствовала, в какую сторону дует ветер, – я не мог сдержать цинизм. – Возможно, она поняла, что быть первым критиком, переосмыслившим скандал с Фантомом в контексте концептуального искусства, выгоднее, чем быть одним из многих, кто просто обвиняет нас в мошенничестве.
– Возможно, – не стала спорить Софья. – Но разве это имеет значение? Важно то, что она может помочь изменить восприятие всей истории.
Я встал из-за стола и подошёл к окну. Снаружи начинало темнеть, фонари уже зажглись, окрашивая грязный снег в желтоватый цвет. Люди спешили домой с работы, закутанные в шарфы и капюшоны, каждый погружённый в свой собственный мир, свои проблемы, свои надежды.
И вдруг меня осенило. Озарение было настолько внезапным и ясным, что я едва не рассмеялся вслух.
– Всё это время я думал, что мы создали Фантома как инструмент обмана, – медленно сказал я, не оборачиваясь. – Но что, если на самом деле Фантом создал нас? Что, если он использовал меня, Диму, Глеба, всех нас как инструменты для своего появления в мире?
Я повернулся к Софье и Веронике, которые смотрели на меня с недоумением.
– Звучит как бред, я знаю, – я вернулся к столу. – Но подумайте об этом. Фантом – это не просто псевдоним, не просто вымышленный персонаж. Это целая концепция, система идей, образов, смыслов. И эта концепция оказалась настолько мощной, настолько созвучной нашему времени, что обрела собственную жизнь, собственную логику развития, собственную траекторию.
Я сделал большой глоток вина, чувствуя, как мысли кристаллизуются, обретают форму:
– Мы думали, что контролируем его, что он – просто инструмент в наших руках. Но на самом деле он всегда был больше нас, сильнее нас. Он был… неизбежен. Если бы не мы, кто-то другой создал бы его или что-то очень похожее. Потому что он выражает саму суть нашей эпохи – эпохи симуляций, эпохи цифровых фантомов, эпохи, когда виртуальное становится реальнее реального.
Вероника смотрела на меня с растущим воодушевлением:
– Это… это действительно интересный взгляд. Фантом как выражение коллективного бессознательного арт-мира, как материализация тенденций, которые уже существовали в культуре.
– Именно! – я ощущал странный подъём, почти эйфорию, как будто находился на пороге какого-то важного открытия. – И в этом смысле разоблачение Фантома – это не конец проекта, а его эволюция, его переход на новый уровень. От симуляции, выдающей себя за реальность, к симуляции, открыто признающей себя таковой и предлагающей рефлексию о природе этой симуляции.
Софья смотрела на меня с смесью удивления и гордости:
– Знаешь, что самое удивительное? Я верю, что ты действительно так думаешь. Это не просто удобная интерпретация для суда или медиа. Ты действительно начинаешь видеть в этой истории что-то большее, чем просто аферу.
Я задумался. Она была права. Где-то в процессе этих разговоров, этих размышлений, этого анализа статей и интервью я действительно начал переосмыслять всю историю Фантома, видеть в ней новые измерения, новые смыслы.
– Да, – признал я. – И это пугает меня. Потому что если я действительно начинаю верить в эту интерпретацию, значит, я начинаю верить в собственную ложь. Разве это не форма безумия?
– Или форма прозрения, – мягко сказала Вероника. – Способность увидеть правду, скрытую за ложью, смысл, скрытый за абсурдом. Разве не в этом суть искусства?
Мы проговорили до поздней ночи, обсуждая различные аспекты истории Фантома, возможные интерпретации, стратегии переосмысления и представления проекта общественности. Постепенно в моей голове начал формироваться план – не просто юридической защиты, не просто попытки избежать ответственности, а настоящей художественной стратегии, которая могла бы превратить скандал с разоблачением в финальный аккорд проекта, в его кульминацию.