Я вернулся в центр зала, глядя на аудиторию:
– Разоблачение Фантома, которое произошло несколько месяцев назад, первоначально воспринималось как конец проекта, как его крах. Но на самом деле это было его кульминацией, его логическим завершением. Потому что только через разоблачение, через снятие маски могла полностью раскрыться истинная концепция проекта – исследование не только границ между подлинным и фальшивым в искусстве, но и механизмов, которые определяют эти границы.
Я сделал паузу, чувствуя, как меняется атмосфера в зале. Скептицизм не исчез полностью, но появилось что-то новое – интерес, любопытство, возможно, даже некоторое признание.
– Сегодня я представляю вам не просто выставку – я представляю вам проект «Фантом» в его полноте, от зарождения идеи до её финального воплощения. Этот проект не закончился с разоблачением – он продолжается, эволюционирует, обретает новые измерения. И вы все являетесь его частью – своей реакцией, своей интерпретацией, своим участием в дискуссии о его значении и ценности.
Я сделал ещё одну паузу, а затем добавил:
– А теперь я готов ответить на ваши вопросы.
И вопросы посыпались – десятки, сотни вопросов от журналистов, критиков, коллекционеров. Некоторые были агрессивными, обвиняющими, некоторые – искренне заинтересованными, некоторые – провокационными.
– Вы действительно хотите сказать, что с самого начала планировали весь этот проект как концептуальное высказывание, а не как способ заработать деньги? – спросил журналист из крупного издания.
– Я не говорю, что с самого начала планировал всё именно так, как оно развивалось, – ответил я честно. – Проект эволюционировал, трансформировался, углублялся. То, что начиналось как циничная эксплуатация абсурдности рынка, постепенно становилось более сложным, более многогранным исследованием.
– А как быть с коллекционерами, которые заплатили миллионы за работы несуществующего художника? – спросила женщина из первого ряда, которая, судя по тону, сама могла быть одной из таких коллекционеров.
– Эти коллекционеры приобрели не просто цифровые композиции, – ответил я. – Они приобрели части одного из самых амбициозных и резонансных концептуальных проектов в истории современного искусства. Проекта, который теперь становится частью культурного наследия, частью истории. Можно даже сказать, что ценность этих работ в новом контексте не уменьшается, а увеличивается.
– Вы ожидаете, что избежите уголовной ответственности, переопределив мошенничество как искусство? – прозвучал резкий вопрос от мужчины в строгом костюме, который явно не был частью арт-сообщества.
Я улыбнулся:
– Я не юрист и не могу говорить о юридических аспектах. Я художник, и я говорю о художественном и культурном значении проекта «Фантом». О его месте в истории искусства, о его вкладе в дискуссию о природе подлинности и ценности.
Вопросы продолжались, и я отвечал на них, чувствуя странное воодушевление, почти эйфорию. Как будто я наконец нашёл свой настоящий голос, свою настоящую роль – не как мошенник, не как арт-дилер, а как художник, создавший произведение, которое заставляет думать, спорить, переосмысливать.
Наконец, слово взяла Карина Штерн, которая до этого момента молча наблюдала за происходящим:
– Марк, я была одной из первых, кто публично разоблачил Фантома как мистификацию. Я назвала это мошенничеством, обманом, эксплуатацией доверия арт-сообщества. Но сегодня, глядя на эту выставку, на документацию процесса, на эволюцию проекта, я вижу нечто большее. Я вижу произведение, которое, независимо от изначальных намерений его создателей, стало значимым художественным высказыванием о состоянии современного искусства. Высказыванием, которое заставляет нас переосмыслить наши представления о подлинности, о ценности, о границах между искусством и его симуляцией.
Она сделала паузу, обводя взглядом зал:
– И я думаю, что это именно то, что должно делать настоящее искусство – провоцировать, заставлять думать, открывать новые перспективы. В этом смысле проект «Фантом» не просто заслуживает места в истории искусства – он уже стал её частью, независимо от того, как мы к нему относимся.
Её слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Карина Штерн, известная своей бескомпромиссностью и принципиальностью, публично признавала художественную ценность проекта, который сама же разоблачила как мошенничество. Это был поворотный момент, который мог изменить восприятие всей истории.