После её выступления тон вопросов изменился. Они стали менее обвиняющими, более любопытными, более ориентированными на художественные и концептуальные аспекты проекта.
Официальная часть вернисажа закончилась около десяти вечера, но люди не расходились – они бродили по выставке, рассматривали документацию, обсуждали увиденное и услышанное, спорили, интерпретировали.
Я стоял в углу с бокалом шампанского, наблюдая за этой сценой с чувством нереальности происходящего. Ко мне подошла Вероника:
– Ты был великолепен, – сказала она, чокаясь со мной бокалом. – Искренний, убедительный, глубокий. Даже я почти поверила, что Фантом с самого начала был задуман как концептуальный проект.
Я улыбнулся:
– Может быть, так и было? Может быть, на каком-то глубинном уровне, не вполне осознанном даже мной самим, это действительно было исследованием, экспериментом, художественным жестом?
– Кто знает? – она пожала плечами. – Границы между искренностью и перформансом, между правдой и вымыслом так размыты в современном мире, что иногда даже сам автор не может точно сказать, где одно переходит в другое.
Я кивнул, понимая, что в её словах есть глубокая правда. Мои собственные мотивы, мои собственные намерения при создании Фантома уже не казались мне такими однозначными, такими простыми, как раньше. Было ли это просто мошенничеством? Или всё-таки чем-то большим, даже если я сам не осознавал этого в полной мере?
К нам подошла Софья, сияющая от успеха вечера:
– Журналисты в восторге, – сказала она. – Уже появляются первые публикации в социальных сетях, и они преимущественно позитивные. Кажется, твоя интерпретация Фантома как концептуального проекта начинает приниматься арт-сообществом.
– А что насчёт юридической стороны? – спросил я. – Наш юрист был здесь?
– Да, – кивнула Софья. – Он считает, что публичное признание Карины Штерн художественной ценности проекта значительно усиливает нашу позицию. Конечно, это не гарантирует, что дело будет закрыто, но создаёт серьёзную базу для аргументации в пользу того, что это был не обман, а концептуальный эксперимент.
Я сделал глоток шампанского, чувствуя, как пузырьки щекочут нёбо:
– А Савицкий? Его люди здесь?
– Были, – Софья огляделась. – Но, кажется, уже ушли. Я не знаю, что он думает обо всём этом, но если судить по выражению лиц его представителей, они были… озадачены.
– Это хороший знак, – вмешалась Вероника. – Озадаченность лучше, чем уверенность в своей правоте. Она открывает пространство для сомнений, для новых интерпретаций.
Мы продолжали разговаривать, когда к нам подошла женщина средних лет в элегантном костюме:
– Извините за вторжение, – сказала она. – Я Елена Кравцова, куратор музея современного искусства. Я хотела бы обсудить возможность включения части документации проекта «Фантом» в нашу постоянную экспозицию.
Я смотрел на неё, не веря своим ушам:
– Вы… вы хотите выставить Фантома в музее?
– Именно, – она кивнула. – Независимо от того, как мы относимся к этическим аспектам проекта, нельзя отрицать его культурную и художественную значимость. Он поднимает важнейшие вопросы о природе искусства в цифровую эпоху, о механизмах формирования ценности, о кризисе подлинности. Это делает его важной частью современного художественного процесса, которая должна быть представлена в музейной коллекции.
Я переглянулся с Вероникой и Софьей, видя в их глазах то же изумление, которое испытывал сам.
– Я… я буду рад обсудить это, – сказал я, стараясь звучать профессионально. – Может быть, завтра?
– Конечно, – Елена протянула мне визитку. – Позвоните мне, и мы договоримся о встрече. И ещё… – она помедлила, – я хотела сказать, что вне зависимости от изначальных намерений, вы создали что-то действительно значимое. Что-то, что будет изучаться, обсуждаться, интерпретироваться ещё долгие годы.
С этими словами она удалилась, оставив нас в состоянии шока и восторга одновременно.
– Музей современного искусства, – прошептала Софья. – Они хотят включить Фантома в постоянную экспозицию. Это… это больше, чем мы могли надеяться.
– Это признание, – кивнула Вероника. – Институциональное признание художественной ценности проекта. Это меняет всё.
Я смотрел на бурлящий людьми зал, на свои работы на стенах, на документацию проекта, который начинался как афера, а заканчивался как признанное произведение искусства, и чувствовал странное спокойствие. Как будто всё наконец встало на свои места, как будто логика событий, которая раньше казалась хаотичной и враждебной, вдруг обрела смысл и гармонию.