Поздняя осень принесла с собой морозные утренние зори, в лесном уборе гор уже давно преобладали золотисто-оранжевые тона.
Мы с Мишей держали связь между партийными организациями заводов Южного Урала, продолжая жить в старых лесах и молодых зарослях Трамшака, верстах в тридцати с лишним от Сима и в пятнадцати-двадцати от Аши. Время от времени мы меняли свою «резиденцию», но основной нашей базой оставалась сторожка лесника Никифора Кобешова.
Мы много бродили по лесам и горам. Такая жизнь на вольном воздухе среди чудесной южноуральской природы на нас подействовала благотворно и бодряще. Мы поздоровели, окрепли. Совсем иначе «чувствовала» себя наша обувь: «туристские» и охотничьи походы не прошли для нее даром, и она была в довольно неприглядном состоянии. Михаил решил пробраться в Сим и договориться, чтобы друзья постарались достать для нас крепкие сапоги — ведь нам предстояло провести в лесу длинную уральскую зиму. Заодно Миша хотел проведать родителей в поселке Биянка под Симом, он давно их не видел.
Мы договорились, что я стану ждать Мишу у Никифора Кобешова. Если он через неделю не вернется к леснику, я отправлюсь в Ашу и у наших наведу о нем справки. Связь Аши с Симом у нас была налажена. Миша намеревался добираться до Сима лесными тропами и поэтому рассчитывал попасть в село не раньше, чем через два дня. Два дня туда, два — обратно, день-два там, ну и на всякий случай накинули еще день-два — так и составилась неделя…
Миша двинулся в путь, а я отправился в глубь леса поохотиться на рябчиков и глухарей. Охота прошла удачно, я вернулся в сторожку, обвешанный дичью. Пару дней я был как бы гостем Никифора и его ласковой и внимательной жены. Целыми часами я сидел на крыльце, с увлечением читая «Девяносто третий год» — этот роман Виктора Гюго был в то время у многих наших молодых партийцев настольный, а если говорить точнее, — запазушной книгой. Какие уж там у подпольщиков столы!..
Минуло четыре дня. Понемногу стали закрадываться беспокойные мысли: «Как-то там Миша, не случилось ли с ним чего-нибудь?» Я волновался все больше. Наконец решил: «Двинусь-ка понемногу к Аше. Узнаю, что слышно…»
— Если Михаил придет сюда, а меня еще не будет, скажи ему, — попросил я Никифора, — что я вернусь, как условились на восьмой день.
Два дня я был в дороге. На седьмые сутки после ухода Михаила из леса я постучал в двери домика Ереминых. Мишина сестра была в тревоге. Оказалось, что старик Гузаков поехал из Биянки в Сим, там тяжело заболел и его положили в больницу. Братья Михаила — Павел и Петр — тоже уехали в Сим.
Болезнь Мишиного отца была ударом не только для Гузаковых, но и для всей нашей организации: Василий Иванович не был партийцем, однако умело помогал нам, снабжая ценной информацией и продовольствием.
Я понял, что теперь Миша может задержаться. Это грозило ему серьезной опасностью. Меня охватила тревога за друга. Я решил, не теряя ни минуты, тоже идти в Сим. Мне предстояло преодолеть пешком более сорока пяти верст. Двигаться напрямик целинной тайгою очень тяжело. Я выбрал путь по Трамшацкому тракту — хотя по нему идти днем я не мог, опасаясь людей, все же эта дорога сберегала мне и силы и время.
Я старался быть как можно осторожней. Прошло двое суток. На третьи я продолжил путь, едва только начало светать, рассчитывая войти в Сим в сумерки.
Напряженно приглядываясь и прислушиваясь, шагал я обочиной дороги, готовый скрыться в чаще при первом скрипе телеги или звуке шагов.
Вдруг издалека донесся дробный цокот лошадиных копыт. Поминутно топот становился явственней, приближался. Кто-то мчался по тракту бешеным карьером.
Я притаился в придорожных кустах. Кого несет в такую рань?!
Конь летел во весь опор. К самой холке пригнулся всадник. Я всмотрелся… Миша?! Да, Миша!
Радостный, я выскочил на дорогу.
— Мишка! — рявкнул я во всю глотку и бросился к Другу.
Он сразу узнал мой голос и так круто осадил коня, что тот взвился на дыбы.
Михаил без улыбки взглянул на меня, и мне показалось, что у него на глазах слезы.
— Садись ко мне, — прерывисто дыша, выговорил он. — Поедем. Конь вынесет.
Я вскочил на круп коня позади Михаила и уцепился за его плечи.
— Как дела? — спросил я.
— Потом расскажу…
Миша ударил коня каблуками, и мы поскакали.
Я старался убедить себя, что слезы из глаз друга выжал резкий ветер, бивший ему в лицо. Но, видно, это было не так. Крепко обнимая Мишу, я чувствовал, что он порою вздрагивает.
Днем ехать по тракту было невозможно, и, спешившись, мы свернули с дороги в лес, чтобы дождаться вечера. Молча ведя в поводу коня, Миша, как-то отчаянно продираясь сквозь кусты и ветки деревьев, все дальше и дальше углублялся в гущу леса. Я старался не отставать.