Когда манифестация деповских влилась в Александровскую улицу, из тюремных ворот выезжала пожарная машина, запряженная тройкой коней. Это породило новую волну слухов. Кто-то уже говорил, что заключенные — не то политики, не то уголовники — подожгли тюрьму, и сгорела канцелярия со всеми бумагами и делами, и теперь нельзя будет разобрать, кто за что сидит…
А в это время начальство во главе с прокурором и тюремным инспектором, под охраной городовых и жандармов, начало «расследование». Они вынуждены были проводить его в присутствии адвокатов.
С металлическим скрежетом отворилась дверь второй камеры, и туда ввалились все «власть предержащие».
— В чем дело?! — гаркнул инспектор. — Что за бунт?! Здесь вам не завод, а тюр-рьма!
Однако прокурор проявил себя человеком более дипломатичным, чем бурбон-тюремщик. Он прекрасно понимал, что дело может повернуться против властей, что черносотенное «шило» явно торчит из гнилого «мешка», сшитого тюремной администрацией, и что надо поаккуратнее замять скандал. Прокурор отлично знал силу деповских рабочих, грозно ожидавших перед тюрьмой вестей о своих арестованных товарищах. Поэтому он ловко оттеснил инспектора тюрьмы.
— Не надо волноваться, господин инспектор, они нам сейчас все объяснят, — дружелюбно, с мягкой улыбочкой проговорил прокурор.
Уездный исправник и начальник жандармского управления мгновенно поняли тактику прокурора. Им ведь тоже не раз приходилось сталкиваться с железнодорожниками — передовым отрядом уфимских рабочих.
— Ну, господа, не стесняйтесь, расскажите нам все откровенно, — любезно заговорил прокурор. — Поверьте, мы не меньше вас взволнованы. — Для убедительности он даже приложил руку к сердцу.
Вперед вышел Павел Гузаков. Он прежде всего потребовал немедленно перевязать раненых и в кратчайший срок закончить следствие по делам симцев — партийцы стремились, чтобы случайно попавшие в тюрьму рабочие были поскорее освобождены.
Прокурор тут же вызвал врача и обещал сделать все для ускорения следствия.
— Так что же все-таки у вас произошло! — уже с ноткой нетерпения спросил прокурор, вытаскивая блокнот.
Павел кратко и точно рассказал обо всем и заявил еще два требования: тотчас донести о погроме в Петербург, в министерство юстиции, и никого не наказывать за пролом стены.
— Пусть сейчас же даст слово! — веско сказал кто-то из-за спины Павла.
— Правильно, пусть даст гарантии при нашей администрации и при адвокатах!..
Прокурор наклонился к исправнику, потом к инспектору тюрьмы, что-то невнятно буркнул им сквозь зубы и снова обратился к арестантам:
— Хорошо. Обещаю, что репрессий не будет.
Прокурор быстро вышел из камеры, за ним поторопились его присные. Со звоном захлопнулась тяжелая дверь. Через минуту заключенные услышали, как открылись двери соседней камеры — начальство продолжало обход.
Пролом в коридор закрыли каким-то наспех сколоченным деревянным щитом. Вскоре пришел врач с санитаром, осмотрели и перевязали раненых.
Когда врач удалился, в камеру к симцам явился надзиратель и попросил их, именно попросил, собирать вещи. Всех политических перевели в двухэтажный корпус и разместили внизу в двух камерах.
Уфимские власти резко изменили отношение к политзаключенным симцам — вежливая просьба надзирателя была в этом смысле первой ласточкой. Алешу Чевардина перевели в загородную тюремную больницу, где обычно содержали лишь тяжелобольных арестантов.
Так потерпела крушение попытка уфимских черносотенцев «стихийно» расправиться с симскими повстанцами. Пролетарская Уфа не дала в обиду своих друзей и соратников.
А в мощном отпоре «иванам» решающую роль сыграли симцы-боевики: их сплоченность, решительность, отвага, умение драться и дисциплина сплотили вокруг них заключенных.
КАК УКРАЛИ АЛЕШУ
Все происшедшее в тюрьме стало мне известно позже, из рассказов отца и сестры. Вскоре после этих событий партийная организация приказала мне перебраться из трамшацких лесов в Уфу — обстоятельства требовали, чтобы боевики были наготове. Заключенным рабочим могла понадобиться помощь. И в первую очередь мы хотели вызволить Алешу Чевардина; против него были самые неопровержимые улики, и ему грозила тяжелая кара за участие в восстании.
Родственники Чевардина обратились к прокурору с просьбой, чтобы он разрешил посещать Алешу в больнице и приносить ему передачи, но натолкнулись на довольно резкий отказ. «До тех пор, — заявил прокурор, — пока следствие по делам всех арестованных симцев не будет закончено, Чевардину не разрешу ни свиданий, ни передач». Нам были ясны причины такого решения прокурора: власти пытались использовать запрещение свиданий и передач как метод давления на симцев. Мы знали, что следователь регулярно посещает больных заключенных, методически мучая их назойливыми длительными допросами. А подследственные нужных показаний не давали, требуя скорее их судить, — они отлично понимали, что при тех скудных данных, какие имелись в руках следствия, большинство неизбежно будет оправдано.