Словом, разыграл я этакого раскаявшегося ссыльного, который решил жить для себя и ничем больше не интересуется.
— Н-да… — протянул исправник. — А знаешь, когда ты сказал, что у тебя оружие в кармане, у меня по спине аж мурашки побежали. «Ну, — думаю, — правильно в письме сказано. Сейчас палить начнет!» Чуть сам в тебя не выстрелил.
— Господин исправник, что дальше станете со мной делать? Сами судить будете или отправите в Иркутск? — В подобных случаях сибирским исправникам было предоставлено право либо решать дело самостоятельно, либо передавать в суд.
— Еще подумаю. Пока вот получи немного провизии. А свиданья никому не дам.
И меня снова заперли в каталажку.
Так я и сидел несколько суток — не сидел, а метался из угла в угол. То меня охватывало отчаяние, то я брал себя в руки и начинал обдумывать возможности побега. Каждый вечер к волостному правлению приходила поселковая молодежь и пела песни.
На вторые сутки получил записку от друзей. Они сообщали, что к исправнику ходили с ходатайствами аптекарь Дышо, имевший большой вес в Зиме, и оба врача, а деповские рабочие составили целую петицию и направили с внушительной делегацией. Прошло еще несколько суток.
Наконец: «Иди на допрос».
В том же кабинете сидели теперь пристав и урядник. Самого исправника не было. Пристав принял официальный вид.
— Вот протокол и постановление уездного исправника. Сейчас зачитаю его тебе.
В протоколе было сказано: такого-то числа задержан ссыльный Антипин, проживающий без прописки. При обыске ничего предосудительного не найдено…
Я не верил своим ушам: «Неужели свобода?!»
Постановление гласило: за нарушение таких-то и таких-то правил пять суток ареста. После отбывания ареста немедленно покинуть территорию Зиминской волости. Подпись. Печать…
— Распишись.
Ручка дрожала в моей руке.
— Понял?.. — заговорщически понизив голос, спросил урядник. — Обо всем — ни гу-гу… Ни одной душе.
— Да что вы, господин урядник, разве я не понимаю…
— Ну вот. Завтра утром поезд. Мы проследим, как ты уедешь. Разрешаем тебя проводить. Молись богу за докторов, аптекаря и деповщину…
Утром в «почтовом ящике» — каталажной уборной — нашел новую записку. В ней сообщалось, как удалось обломать исправника, который мог собственной властью дать мне за побег три года, а за оружие шесть. Дышо и врачи устроили вечеринку, погуляли, здорово напоили начальство и прямо там состряпали протокол и постановление. Исправник сначала для формы поломался, а потом подмахнул. «Это все в точности знает Сукеник, — писали друзья. — Для тебя собрали полста рублей денег. Перед поездом передадим деньги и постель, провожать придет много народу…»
Так я отбыл из Зимы.
В поезде узнал от пассажиров, что в Гришеве, Черемховской волости, идет набор рабочих на новую шахту. Отправился туда, устроился на окраине поселка в хибарке старого шахтера. Расспросил его насчет работы.
— Эх, сынок, — прошепелявил дед, — ведь ты политик, на шахту тебя не возьмут. Дадут тяжелую, малоценную работу.
Тогда я решил сначала найти местных ссыльных. Два дня ходил по копям, мастерским, — безуспешно. Все говорили, что ссыльные есть лишь в Черемхове. Я ушел в этот пролетарский центр Восточной Сибири.
Вечером, к концу работы на шахтах и на небольшом металлургическом заводе Щелкунова, я сел у дороги, ведущей в город. Рассчитал я верно: сразу встретил ссыльных. И не просто ссыльных, а ребят-уральцев, боевиков: Петра Гузакова, Ивана Огурцова, Ивана Туманова, Петра Подоксенова, Ивана Огаркова.
Это было такое счастье! Пережить каторгу, ссылку, подполье и снова свидеться с друзьями!
Но оказалось, что не со всеми уральцами ладно: некоторые — Огарков, Подоксенов — вовсе отошли от партии и революционной работы. Огурцов, Петя Гузаков, Туманов порвали с ними и живут отдельно. Я примкнул к этой троице.
С Петей Гузаковым мы не виделись с того дня, как он еще с одним заключенным бежал из Уфимской тюрьмы.
Ребята рассказали мне, что в Черемхове существует большая эсеровская организация, есть и меньшевики и анархисты. Большевики только набирают силы.
С трудом устроился я на копи Маркевича молотобойцем в кузницу. Огляделся и снова пустил в ход испытанный метод расширения связей: вступил в хор и стал участвовать в любительских спектаклях. Это было хорошо еще тем, что создавало удобную для конспиративной работы репутацию, завоевывало симпатии окружающих.
К тому времени на всех копях — Забитуйских, Рассушинских, Маркевича, Щелкунова, Андреевских, Комаровских, Гришевских, Касьяновских — действовали небольшие группы большевиков. Работа партийной организации Черемхова была рассредоточена и законспирирована. Друг друга знали только руководители групп; каждый из них отвечал за свою группу. В руководящее ядро большевиков входили Трифонов, Маямсин, Атабеков, Софья Феофановна Попова.