Подошла к нему так близко — еще немного, и двинула бы ему своим чемоданчиком, не отступи он назад, схватила за руку — а она сильная, удивился он, такая тонкая, костлявая лапка, ручонка, он даже плечо потер, больно, — ты, да, ты, помоги мне. Жутковатое белое лицо сердечком — ну и черепушка, это же надо, умора, острый подбородок, бледная, как молоко, вылитая сова-сипуха — смоляные глаза блестят, волосы растрепаны. Еще чистенькая, хотя платье уже не первой свежести, видно, с дороги — как станет известно, Теодора Доун выехала из Корка с чемоданчиком из папье-маше, который держала на коленях, чтобы никого не обеспокоить, и весь путь, прильнув лбом к оконному стеклу, беззвучно шевелила губами, другие пассажиры думали, что она молится. В шляпке, без перчаток, ломает пальцы. У меня есть лодка, сказал Финбарр. Они двинулись к насыпи. Она шла, вся подавшись вперед, опережая его на полшага, а он рассматривал ее шею, спутавшиеся пряди, бьющиеся жилки, грошовые серьги в ушах, дрожащий выступ подбородка. Не то чтобы она была хороша собой — она была жуткая, даже страх пробирал, — но девиц, как она, он прежде не видел. Мещаночка из городских, нервная, пожалуй, швея. Ленты, сборчатый корсаж, пристяжные воротнички. Они вышли на пирс. По огромным лужам бежала волнистая рябь, но девчонка и бровью не повела, ступив в воду. Финбарр первым оказался по другую сторону дамбы, где в темноте громоздились обломки скал. Ни отблеска портовых огней не лежало на этих сырых, обомшелых уступах, там и сям щетинившихся острыми гребнями, — он чувствовал их под ногами. Шаги за спиной стихли. Он обернулся: присев на корточки на краю пирса, она клацнула замками, открыла чемоданчик, достала фонарь, хлопнула крышкой — каждое движение еще резче очерчивало угловатый силуэт — и разом выпрямилась, высокая, черная тень в свете фонаря, широкий подол открывал костлявые лодыжки. Она посветила ему в лицо и залилась смехом, когда он прикрылся рукой. Смех звонкий, язвительный, девчонка дурачится. Подсоби-ка мне. Финбарр подошел и подал ей руку — впервые в жизни он помогает девчонке, — но она вдруг повалилась на него всем телом — легкая, как пушинка, пахнет стиркой, — он обомлел, но подхватил ее. Она все смеялась, и резцы ее вспыхивали, как светлячки в кладбищенском чертополохе. Она знала, что ему страшно. Страшно тебе? Финбарр не ответил — да и что тут ответишь, его колотило от страха и в то же время властно тянуло вперед, — и в свете фонаря зашагал к своей посудине. В этом месте море намыло посреди скал плоский, чуть не вровень с водой, бережок и теперь перебирало мелкую гальку. Финбарр стал толкать лодку: заскрежетало, посыпалось, девчонка шла следом. Ухватившись за борт, она все глубже входила в ледяную воду, лишь повыше выбирала мокрый подол — он мельком глянул: ляжки белые, тощие, под чулками остро выпирают коленки, — наконец влезла в лодку, забросив сперва чемодан и фонарь. Сели друг против друга, Финбарр — на весла, спиной к берегу. Когда мол, наконец, остался позади, тьму снова прорезали лучи городских огней, и страшное лицо девчонки осветилось. Она раскинула руки и держалась теперь за края лодки, как распятая, — из-под шляпки лезут-топорщатся пряди, пальто застегнуто под горло, ноги под набрякшей юбкой дрожат.
Они удалялись от берега. Море было тихое, лодку не качало, и Финбарр ритмично работал веслами. Он неотрывно смотрел на воду, точно прикидывая, где оттолкнуться в следующий раз. Только размеренность движений да плеск весел, ухающих в воду, убеждали его, что все это наяву, и он цеплялся за весла что есть мочи, стараясь грести в такт биению сердца. Он знал, что неспособен обдумать происходящее, — едва ли он сознавал, что там, на выходе из пивной, почувствовал в девчонке решимость, не уступающую его собственной, едва ли видел в ней путь к спасению, но хоть лодка и уносила его все дальше от берега по водам, поглотившим огромный корабль, он чувствовал, что силы в нем медленно прибывают: чем темнее становилось вокруг, тем больше он расправлял плечи. Иногда он воровато взглядывал на нее — манил свет: светлое пальто, светлая шляпка, светлая кожа, — и видел перед собой все, что было ему незнакомо, смутный континент, другой мир, сияющий шар, который — только протяни руку — крутился перед ним накануне, и вот все это собралось в лодке: посреди моря, глухой ночью — девчонка, спокойная, в шляпке, руки раскинуты, грудь выставлена вперед, спина прямая — и куда девалась давешняя бедняжка.