— Только не убивай его!
Толик хмыкнул, я не была уверена в нем, так что натянула футболку (обнаженная кожа отозвалась почти болью) и выглянула в коридор.
Дядя Женя сидел на полу и плакал, как ребенок.
Я никогда его таким не видела, честное слово. Если бы видела, наверное, больше бы любила.
Дядя Женя тер глаза, и слезы мешались на рукаве его куртки с кровью. Получалась розовая водичка, хилые розовые капли.
Я подумала о вампирах, которым полагается плакать кровавыми слезами.
И еще о той песне про брата Каина, ну, знаете, где кровь течет у него из-под век.
Мы с Толиком стояли над дядей Женей, возбужденные, больше всего желавшие друг друга, и глядели, как он плачет.
— Ну и че ты? — спросил Толик, глядя на него со злостью и жалостью. — Херово тебе?
— Херово, — сказал дядя Женя.
— А че тебе херово-то? Огреб что?
Дядя Женя покачал головой.
Выглядел он измученным и нервным, ранки запеклись, синяки налились фиолетовой силой.
— Ты прости меня, — сказал дядя Женя Толику. — Что я Эдьку убил.
— Бог простит, — ответил Толик не спеша. Он закашлялся, долго колотил себя по груди, пытаясь вдохнуть, потом сплюнул мокроту дяде Жене под ноги.
— Я заслужил, — сказал дядя Женя. — В натуре.
Я сказала:
— Уж точно.
— Просто ты пойми, я же тоже человек. Я тоже не мог по-другому сделать. А если б я мог — я бы сделал. Это ж Эдька был.
— Эдька был. Ну да, ну да.
Но не есть и не будет. Вот так вот. А я и не знала этого человека, разве что смешные истории слышала, папа с Толиком рассказывали их в изобилии.
Возбуждение медленно сходило с меня, слезало, как загар с кожи, клочьями, я вертелась на месте, переминалась с ноги на ногу, закрывала глаза, надеясь открыть их в комнате, в одной постели с Толиком.
Дядя Женя разрыдался пуще прежнего.
— Ты пойми, стыдно мне, стыдно и плохо. Я тогда стоял и думал, вот бы ты меня прирезал. Я же не хочу с этим жить!
В этом был весь дядя Женя. Не хотел он с этим жить, но сделал почему-то все равно. Так с ним случалось всякий раз.
Дядя Женя принялся мерно раскачиваться. Я подумала, что он упоротый, что наркота как-то расшатала и раздергала его психику, и отчасти за это невыносимое раскаяние была ответственна именно она.
Он раскачивался и дрожал, и дергал плечами. Похож в этот момент был на пациента интерната для психбольных.
Печальное зрелище, подумала я безо всякого сарказма, в самом деле смотреть на него было грустно.
И еще я подумала о всяких жутких вещах, которые человек умудряется делать сам с собой.
Толик смотрел на него спокойно, в нем не было напряжения, того самого, которое заставило Толика кинуться на дядю Женю вчера. Я вдруг подумала, что ничего не случится.
Что бы дядя Женя ни сказал.
И что дядя Женя это тоже, кстати, понимает. Понимает и печалится, что не будет убит.
Дядя Женя сказал:
— Тоска теперь такая. Я думал, ты вернешься, и хоть за Эдьку мне что-нибудь сделаешь. А ты вернулся и что? И все мне простил?
— Бог простит, я тебе сказал.
Дядя Женя продолжал раскачиваться. Он был ужасно злой, и бестолковый, и ни о ком никогда в жизни не думал, но, Господи, как в тот момент сердце мое разрывалось от жалости к нему.
Даже было стыдно перед Толиком. Я имею в виду, это мне он был дядей, а Толику, вот, например, был другом Эдик Шереметьев, ныне покойный персонаж забавных бандитских историй.
Не знаю, чего я от него хотела. Особенной склонностью к рефлексии дядя Женя никогда не отличался, и сейчас, я уверена, не понимал он, что с ним в самом деле происходит.
Почему вдруг спустя десять (или даже больше) лет ему так плохо.
Толик смотрел на него задумчиво, я уже не понимала выражение его лица. Надеялась только, что злость его не вернется, что она ушла.
Дядя Женя сказал:
— Да давай ты уже! Давай! Убил его! Убил! И сам виноват во всем! И все это я!
Неожиданно Толик вздернул его на ноги, так быстро, что я подумала: сейчас всадит нож ему в бок или в грудь, или в шею — да мало ли куда.
Но Толик только, подавшись к нему близко-близко, к заплаканному и в засохшей крови дяде Жене, сказал:
— Умойся. Домой поедешь.
— Куда домой?
— К брату.
И тогда я решила, что Толик его, нет, не простил.
Не простил, конечно.
Но что я сказала ему ночью — понял.
Глава 16. Разве все заканчивается?
Когда дядя Женя понял, что убивать его никто не собирается, ни физически, ни морально, он воспрянул духом, и они с Толиком даже пошли на кухню, накатить водки.