Но в то же время я радовалась. Радовалась, что все поправимо, что можно выпить и рассмеяться с человеком, который убил твоего друга, хоть это и звучит чудовищно.
В реальности, однако, это тоже свобода. Свобода знать и помнить, свобода прощать и не прощать.
На меня вся эта история произвела куда более странное впечатление, чем на Толика и дядю Женю.
Я подумала, что мир так бесконечно сложен и странен, и что мы всегда можем, ну хотя бы на полшага, повернуть назад.
Всегда можем оглянуться и увидеть, как далеко остался берег.
И всех простить, потому что открытое море безжалостно в отличие от нас.
Дядя Женя ушел трахаться со стюардессой (судя по всему, уверена я не была), а я сказала Толику:
— Я люблю тебя как будто еще сильнее. За то, что ты его с собой взял.
— А я думал, он тебе не в кайф.
Но Толик глянул на меня хитро. Он вполне понял, о чем я говорю.
Теперь, подумала я, все будет хорошо. Даже с дядей Женей.
А уж с нами — так точно.
Дома родители встретили нас радостно. Мама даже спросила:
— Ну что, как прошли похороны?
И тут же поправилась:
— Я имею в виду, как ты все это перенесла?
Я засмеялась и ответила, что все нормально.
Тогда мама спросила, была ли я у Жорика. И я сказала, что была.
Но умолчала, что впервые не испытала ни зависти, ни боли.
Жорик как Жорик. Хороший ребенок, просто мертвый.
На ужин Тоня испекла вишневый пирог, и я подумала, что в прошлый раз вишневый пирог лежал на моей тарелке в день, когда я встретила Толика.
Тогда я решила в него влюбиться просто так, от скуки, и не знала, как сильно полюблю его позже и по-настоящему.
Теперь под столом наши коленки тесно прижимались друг к другу, и я чувствовала свою принадлежность к нему.
Казалось, мы с ним поженились или что-то вроде, хотя на самом деле мы даже не занялись сексом из-за моего рыдающего, раскаивающегося на отходняке от наркоты дяди.
Вот чего я никогда не расскажу нашим с Толиком детям.
Или расскажу? Может, и нечего тут стесняться, может, каждая история достойна того, чтобы быть рассказанной.
И все-таки вишневый пирог меня встревожил. Я подумала, что, если первый раз я ковыряла кроваво-красную начинку в день нашей встречи, то, может быть, сегодня день расставания?
За ужином дядя Женя рассказывал о том, что он встретил девушку своей мечты, она ветеринар или вроде того.
— Не знаю, что-то связанное с животными. Может, даже в зоопарке работает. Интересно, а? Да, это, конечно, очень интересно. Короче, поступлю в ветеринарный институт.
— Или, может, даже в зоопарке будешь работать, — сказал папа, и дядя Женя весело и по-детски засмеялся.
Тогда я поняла, почему он убил Эдика Шереметьева.
Я имею в виду, ради папы дядя Женя убил бы кого угодно. Такой он был человек. Такие они оба были люди.
Толик больше молчал, скорее наблюдал за папой и дядей Женей. После ужина Толика разобрал кашель, он долго стучал по столу так, что подпрыгивали блюдца, а дядя Женя над этим смеялся.
А потом Толик вдруг сказал:
— Витек, друг, поговорить надо.
Папа кивнул, сказал:
— Понимаю.
Он даже, вроде бы, знал, о чем Толик хочет поговорить. Мне так показалось по папиному взгляду.
Дядя Женя сказал:
— Ну я, короче, устал, пошел спать. Пусть мне там постелют, хотя не надо.
— Не, — сказал Толик. — И с тобой поговорим. Втроем за все перетрем, ну и, собственно, все.
Я вздрогнула.
Что это значило? Как это, все?
Они ушли к папе в кабинет, велели Люсе принести водку и что-нибудь закусить, а мы с мамой остались.
Мама сказала:
— Толик, конечно, всегда остается Толиком.
Я налила себе еще чаю и взяла еще кусок вишневого пирога. Аппетит у меня стал отменный.
Некоторое время мы молчали, и моя обычно говорливая мама звенела ложкой в чашке, больше ничего.
И я спросила то, что давно хотела спросить.
То, что хотела знать о маме, но не только, и о себе ведь тоже.
— Мама, — сказала я. — Как ты жила с папой, зная, что он убийца?
Мама посмотрела на меня, ее темные, оленьи глаза с длинными ресницами в этот момент показались мне такими красивыми, я взглянула на нее не как дочь, а как совершенно чужая ей девушка, встретившаяся с ней случайно.
— Не знаю, — сказала мама, и я понимала, что она говорит честно. — Я его любила.
— Но почему ты его любила?
Мама пожала плечами, потом улыбнулась.
— В детстве ты задавала точно такие же вопросы. Я имею в виду: почему трава зеленая? Из-за хлорофилла, доченька. А почему хлорофилл зеленый? Тут я терялась.