В тот же миг Фарагонда исчезла, а Блум выскочила из комнатушки на улицу, поманив меня за собой.
— И по какому следу мы идем?
— Магическому. Ты что, не видишь?
— Не видишь, — вздохнула я и побежала за рыжей.
Эти пикси определенно решили отомстить своим хозяйкам, иначе я не могу объяснить того факта, что их маршрут включал в себя все колючие кусты приалфейского леса. Штирлиц в нас умер в первые же минуты, ибо наше ой да ай слышала вся округа.
— Старая я для всего этого дер…
— Что ты говоришь?
— Говорю, как здорово гулять по лесу ночью.
Наконец-таки мы услышали звон колокольчиков. Мои наихудшие опасения начали стремительно материализоваться — пикси-то целых пятнадцать штук и на этот раз они добровольно в руки не пойдут.
Мы пригнулись за кустом. Маленькие девочки собрались в кружок. Одна из них — в костюме пчелы — подлетела над головами соплеменниц и завопила:
— Долой глупых фей! Они нас не любят! Мы хотим домой!
И ради этого маленького брюшка меня лишили пирожен? Да моя комнатная хреновина заслужила гораздо больше! Хотя бы будильником работает.
— Я чую фей! — взвизгнула пикси поменьше в розовом платье. — В рассыпную!
Мы с Блум выпрыгнули и тоже бросились в разные стороны. Я ухватила пчелиную пикси за ноги, вторую за крылья — те благо не оторвались — а третью пришлось тянуть за косы и тащить к Блум, которая наколдовала новую клетку. Так мы и бегали до самого рассвета, вылавливая проказниц. Весьма изобретательных к слову! Одна на дерево залезет, вторая грибом притворится, а самая одаренная вообще летала ровно над макушкой, выводя из себя тоненьким звоном колокольчиков. По итогу мы окончательно сбились с ног в поисках последней феечки.
Решив, что пиши все же пропало потопали к Фарагонде вместе с клеткой.
— Я вас засусу!
— Засужу, а не засусу!
— А я прокляну!
— А я украду ваши вещи и брошу в озеро!
— А я…
— Что за феечка-то осталась? — морщась от надоедливого писка пикси, спросила я.
Ответить Блум не успела — я споткнулась о что-то мягкое и грохнулась вверх тормашками под сонное:
— Тута потута?..
Тута потута похрапывала на моем плече, а я прижимала ко лбу кусочек льда заботливо наколдованный директрисой.
Она же сидела за своим столом, тщетно наблюдая за попытками Блум исцелить пикси. Те активно — порой даже слишком — рассказывали, что они думают об этой затее. И одна только Пифф — то самое спящее недоразумение — счастливо хрючила, изредка пуская слюни на мою футболку.
— Ладно, Блум. Иди отдохни, — в конце концов сдалась Фарагонда. — Ты устала.
— Но…
— Если мы не справимся, позовем тебя, не переживай.
Раздосадованная фея с грустным (но сонным) выражением лица покинула кабинет.
— Что ж, Аня, теперь твоя очередь.
— Сначала ответьте на вопрос. — Фарагонда недоуменно, почти натурально хлопнула глазками. — Что значили ваши слова о том, что магия ударит по мне же?
— Ах это…
— Да, это.
— Все просто: если ты примешь сторону зла, обезличивание тебя изуродует.
Я сглотнула. Пифф, будто бы почувствовав мое волнение, прижалась ближе и что-то неразборчиво прошептала на своем тутапатутском.
— Насколько я помню, в книге об этом ни слова.
— Да, потому что фея Любви должна сделать выбор, основываясь на совести, а не страхе.
— И насколько сильно изуродует?
— Я знаю только один случай: Мелисса фея Любви Райдо Великолепного постарела, лишилась магии и сгорела в лихорадке за несколько дней.
Пришлось Фарагонде второй раз за ночь не только расширять словарный запас бранных слов, но и знакомиться с колоритом возмущенной несправедливой реальностью русской души.
Плечи Уайт сотрясались от мелкой дрожи. Кожа покрылась жесткой гусиной кожей и заледенела от холодного воздуха подземелий. Профессор Авалон — настоящий профессор Авалон — прижался к боку девушки, сжимая ее тоненькую кофточку. Он беззвучно шлепал губами над ухом Уайт, едва ли находясь в сознании.
Слипшийся желудок тихо урчал, сжимая живот словно острая струна. Губы пересохли, потрескались, по ним пробежали трещинки, что неприятно щипали всякий раз, когда Уайт пыталась вдохнуть ртом.
Она прижималась к профессору. Бессильному, грязному, почти хладному. Щеки горели от стыда и желания оттолкнуть от себя пропахшее потом и страхом тело. Но было холодно и сыро. Слишком сыро.
За решетками шипели монстры. Большие, маленькие, с огромными желтыми клыками или шипастой трубкой вместо рта, с копытами или острыми как бритва лапами, с круглыми, почти рыбьими жадными глазами или россыпью черных бусинок, от которых стынет в жилах.