Я смотрю на собственное тело и испытываю смущение, такое же, как испытывал днем перед обнаженными портретами других мужчин. Мне надо преодолеть это смущение, этого-то я и добиваюсь. Из-за дурацкого сходства с неизвестным мне натурщиком мне кажется, что в зеркале нас двое, что тело, на которое я пытаюсь спокойно смотреть, принадлежит не только мне, но и ему, и я разглядываю его наготу, как если бы она была моей. В этой мысли есть что-то настолько уродливое, что меня коробит. Я закрываю глаза, выжидаю несколько секунд и быстро заглядываю в зеркало "как ни в чем не бывало". Я вижу обнаженное мужское тело, здоровое и аккуратное. Это не слишком большое тело, но оно не выглядит щуплым, наоборот, торс кажется чуть более крупным, чем надо, и это придает телу некоторую внешнюю устойчивость, крепость, силу. Это тело зрелого мужчины, не обремененное пока что лишним жирком, с гладкой кожей, темнящейся у подмышечных впадин, с темным клином паха. В смущении я провожу ладонью по шее, и удивительным образом это чудесное, реальное, МОЕ тело подчиняется мне. Я поднимаю другую руку, глядя, как натягивается на боку упругая кожа. Делаю шаг вперед левой ногой, потом подставляю правую. Опускаю руки, отхожу и подхожу снова, медленно, стараясь не отрывать взгляда от зеркала, пытаюсь повернуться к собственному отражению спиной. Зеркало показывает мне маленькие ягодицы, матовый отлив поблескивает там, где невероятный механизм позвоночника угадывается под покровом плоти. Это тело мое. Я опускаю руки себе на бедра, слегка натягиваю кожу и тут же отпускаю, вдруг глупо испугавшись ее порвать. Провожу ладонью по восставшей плоти, и она отвечает мне страстно, сладко, жарко. Я владею телом. Я владею этим телом. "Только служить ему, - думаю я. - Только служить."
Здравствуй, Маделейн.
Я не обещаю тебе райский сад, любовь моя, но кое-что получше; по крайней мере - для меня, а если ты поумнеешь - то и для тебя. я могу гарантировать тебе место за стеной райского сада, там, где осыпалась соединяющая громадные серые блоки засохшая субстанция, образуя зазор; дыру, в которую ты сможешь глядеть на происходящее внутри своим карим выпуклым глазом с дрожащим веком, - такие глаза часто бывают у неврастеников. Я могу гарантировать тебе пробивающиеся из-под стены примятые росточки райских цветов, слегка запачканные пометом райских птиц. Я могу гарантировать тебе возможность царапаться на эту стену до конца твоих (наших) дней, в кровь обрывая себе ногти. Я представляю себе это так: стена (уходящая верхом бог знает куда, нам с тобой не видно), и ты, распластавшийся по этой стене; левая твоя рука вытянута вверх изо всех сил, а правая согнута, и кисть где-то на уровне головы, скрюченными пальцами ты пытаешься вцепиться в край одного из блоков. Правая твоя нога напряжена, дрожит мускул на икре, ты стоишь на кончиках пальцев; а левая приподнята, ты хочешь нащупать ей уступ, от которого можно оттолкнуться вверх. Глазом ты приник к своей райской дыре, а я, стоя позади тебя на коленях, целую твои белые влажные ягодицы, изнывая от сострадания.
Такой будет наша любовь.
------
За завтраком ты всегда хмур и нервозен, я привык к этому и не завожу с тобой беседы. Мы сидим на кухне, глядя каждый в свою газету. я ограничиваюсь дружелюбными запросами: "Молока?", "Еще чаю?", "Тост?", ты отвечаешь односложно, я чувствую, что даже при этих односложных ответах тебе необходимо напрягаться, чтобы голос не звучал раздраженно. Мне обидно, но я не высказываю упреков: тебе нужно просто прийти в себя, отдалиться от событий, наполняющих твои сны. Тебе нужно окончательно прогнать их из своей реальности, вернее, дать им отступить, чтобы сны эти перестали казаться тебе воспоминаниями и заняли подобающее им место в твоей индивидуальной истории небытия. Я не тороплю тебя.
После завтрака, желая развеяться самому и развлечь тебя, я еду с тобой в огромный, жужжащий и поющий торговый центр. Я смотрю на тебя, пробирающегося передо мной через толпу. Меня умиляет то, как ты одет: ты до сих пор считаешь шиком шелковые рубашки и однотонные галстуки "сдержанных", как ты выражаешься, "цветов". Мы идем к Вивани, в элегантный узкий бутик, окаймленный золотыми витринами двух ювелирных магазинов. Мы с Вивани целуемся, он окидывает тебя профессиональным взглядом, сразу понимает все и обещает принести нечто из новой коллекции, столь новой, что она еще даже не выложена на полках и нe развешeна на манекенах. Он, Вивани, дожидается праздничных дней, когда за каждый галстук в его магазине будут платить втрое ради возможности по-настоящему выделяться среди всеобщей нарядной безвкусицы. Он идет в служебные помещения и приносит несколько рубашек, две пары брюк, носки, галстуки. Ты выбираешь серую гамму, смущаясь и стараясь не выглядеть слишком благодарным. я расплачиваюсь, пока ты переодеваешься в кабинке. Вивани, честный торговец, делает мне скидку на вещи прошлого сезона.
Tы повеселел и теперь ходишь легко, смеешься, показываешь на забавных плюшевых чертей в витрине "Детского рая". Я смотрю на черты твоего лица, когда ты обращаешься ко мне, и вижу в них то самое чувство, которое я надеялся в тебе возбудить. Это - дружеское расположение. Ты чувствуешь себя со мной легко, кроме как в те моменты, когда тебе мешает расслабиться твоя слишком медленно отступающая стыдливость. Ты раскован со мной, когда мы обсуждаем наши обеденные планы, желание или нежелание устроить себе пикник в парке, драку в небольшой забегаловке, где мы ели вчера ("я туда больше не пойду", - неприязненно говоришь ты. Я улыбаюсь и вдруг понимаю, что вот именно в этот момент я бы с удовольствием двинул кого-нибудь в морду. Впрочем, это желание, промелькнув, немедленно улетучивается. Стресс, говорю я себе. Ты мой непрекращающийся стресс, мой мальчик), - и все это время ты делаешь такие незаметные постороннему маленькие жесты и жестики, которые мажут мое сердце елеем, потому что выдают твое неравнодушие ко мне, твое теплое отношение; я дорог тебе, я твой друг. Ты уже любишь меня - по-своему. Ты еще научишься меня любить - по-настоящему.