Сынишка мадам Леблан, светловолосый, синеглазый Пьер, возбужденно смеется. Он первым взбирается по трапу на палубу, топочет по ней босыми ножонками, и Луиза замечает, что даже на самые хмурые лица матросов и тюремщиков ложится отсвет детской улыбки.
До чего же ее жалко, бедняжку Леблан! С каким горьким, трагическим выражением она смотрит на Пьера и крошку Жаннет. У Пьера все же были в детстве светлые дни, были какие-то радости, а крошечная Жаннет родилась в тюрьме, в зловонной камере, на грязной соломенной подстилке. После поражения Коммуны Леблан, пытаясь спасти мужа от ареста, спрятала его, но кто-то из соседей предал их, его схватили и бросили в застенок форта Келерн, а ее арестовали, несмотря на беременность. Позже она предстала перед судьями Версаля с новорожденной на руках.
Малыша Пьера оставить в Париже тоже оказалось невозможно, — полицейские ищейки вылавливали детей коммунаров и отправляли в так называемые исправительные заведения, режим которых, говорят, немногим отличается от режима тюрем…
Текут мысли — непрерывный, нескончаемый поток…
Проходя мимо мужских отделений, Луиза обменивается приветствиями со знакомыми коммунарами, хотя это и запрещено, отмечает, как тесно в мужских камерах: на «Виргинии» больше ста двадцати коммунаров-мужчин! А вспомни — сколько осужденных перевезли в Кайенну и Каледонию «Даная», «Воительница», «Гаронна», «Вар», «Сивилла», «Орна», «Кальвадос», «Семирамида» — ведь каждый из кораблей совершил по три-четыре рейса! Начиная с ноября 1871 года один за другим отплывали они от причалов Франции.
Палуба, только что политая водой, дымится горячим паром. Солнце перевалило зенит, все кругом раскалено, и даже под тентом, натянутым над кормой, нет прохлады.
В Ля-Рошели, перед отправкой в далекий путь, женщинам выдали взамен истрепанной собственной одежды казенную: по темной юбке и синему платью и еще по чепчику. Вытаскивая эти вещи из мешка, Луиза воскликнула: «Посмотрите, какой прекрасный подарок прислал мне президент Мак-Магон!»
Сейчас женщины прогуливаются по палубе, неразличимо одинаковые, похожие на темные тени. У всех худые, нездорово бледные лица, погасшие глаза и увядшие губы. А ведь еще недавно все были привлекательны и красивы — Мари Маньян и Элиза Деги, Аделаида Жермэн и Адель Дефоссе, Мари Брум и бедняжка Леблан, да и все другие…
Капитан Лонэ, расстегнув на груди белую рубашку, полулежит в полосатом шезлонге под тентом на носу корабля и курит сигару, синеватый дымок вьется над его головой. Он самонадеян и самодоволен, капитан Лонэ. Однажды — Луиза слышала — он со смешком удовлетворения сказал Рошфору, к клетке которого нередко приходит поболтать:
— Какие странные бывают совпадения, черт меня побери! Генерал де Лонэ в дни штурма Бастилии был ее комендантом, а мне, тоже Лонэ, препоручено стеречь вас, мятежников, пытавшихся сокрушить все Бастилии Франции! Хе-хе…
Рошфор в ответ расхохотался:
— О! Между вами, мосье Лонэ, и тем, давним де Лонэ есть существенная разница!
— Какая же? — насторожился капитан.
— Голову коменданта Бастилии отрубили и, нацепив ее на пику, разгуливали с нею по Парижу. А ваша голова, насколько я могу судить, прекрасно покоится на месте!
Капитан Лонэ покрутил шеей, словно испытывая ее прочность.
— Н-да! Моя еще долго продержится, мосье Рошфор!
— До следующей революции? — прищурился журналист…
Сейчас Луиза с горечью улыбнулась той шутке: когда-то она грянет, новая Французская революция, новая Коммуна?!.
Неподалеку от капитана, опершись плечом о фок-мачту, стоит, тоже с сигарой во рту, судовой врач, полный, рыхловатый человек с добрыми и умными глазами.
Луиза не первый раз думает, что доктору Перлие должна быть совсем не по душе работа в плавучей тюрьме. Что же удерживает его на борту «Виргинии», где он вынужден не столько врачевать, сколько наблюдать страдания? А может быть, он пытается облегчить своим участием тяжелую долю изгнанников?
Недели две назад, когда «Виргинию» изрядно трепало на штормовой волне, доктор Перлие ежедневно навещал Рошфора, страдавшего от морской болезни. Рошфор целую неделю не прикасался к еде, скорчившись лежал на полу своей клетки. Тогда доктор настаивал на переводе Рошфора в одну из мичманских кают. Но капитан Лонэ побоялся: а вдруг Рошфор убежит, — кому, как не капитану, отвечать?! Доктор Перлие язвительно усмехнулся: «Да куда убежит?! Океан же кругом».
Но капитан Лонэ остался непреклонным. Он еще не забыл, как на выходе из Бискайского залива, на траверзе мыса Ортегаль, к «Виргинии» дважды пыталось приблизиться неопознанное, без государственного флага на мачтах, судно, — вполне возможно, что кто-то хотел освободить осужденных коммунаров. Нет, капитан Лонэ не может ставить себя под удар! Пусть мятежный журналист, попортивший столько крови бывшему императору и его царственному семейству, остается в клетке!..