— Ты ему по башке-то выдай, — Заноза, наконец, утихомирил собаку. Укротил ураган. Теперь Мухтар нарезал вокруг них круги, норовя толкнуть боком или башкой, напрашивался на то, чтоб погладили, но уже не прыгал и не лизался. — Не прямо сейчас, сейчас он слишком рад нас видеть. Попозже. Я скажу когда. Дай по башке, покажи туфли, и скажи, что нельзя. Хотя, эти уже можно, конечно. Чего уж там.
— Было бы неплохо привить этому созданию больше уважения к двуногим, живущим в Февральской Луне, — заметил Франсуа в пространство. — Господин Сплиттер, вы ведь мастер обращения с животными.
— Ага, — Заноза кивнул. — Я ему скажу. Он тебя будет слушаться, не парься.
Из всех Слуг, Франсуа — самый самоуверенный. Безусловно, верный традициям, и так же безусловно верный Занозе, но осознающий свою силу лучше всех других. Свою силу, свою полезность. И свою преданность. Он не в первый раз так близко подходит к грани между намеками и прямой просьбой. И не в последний. Интересно, как уживаются со своими Слугами другие вампиры? Те, у кого нет таких как Франсуа. Или такой команды, как у Хасана, прошедшей вместе несколько войн, верных не крови и силе, а чести и традициям.
Франсуа попросил Занозу убить его прежнего господина. Попросил, потому что слишком любил хозяина. А тот слишком страдал, чтобы продолжать существование, но не мог умереть. Вампиры не способны на самоубийство. Заноза и тут исключение. А Слуги не способны помыслить о том, что их господа смертны. И тут исключение — Франсуа.
— Пойдем варить кофе, — сказал Хасан. — Крокодил, к тебе это тоже относится. Ты пойдешь на кухню и будешь там тихо сидеть. Ясно?!
Мухтар тут же уселся. Уши у него встали торчком, а в глазах появилось ожидание. Весь его вид, одновременно придурочный и серьезный, недвусмысленно говорил:
— Я выполнил команду «сидеть!» Я молодец! Похвалите меня!
— Хороший пес, — Аллах, как будто ему мало было одного ребенка в доме! — Теперь вставай и пойдем.
— Только не говори ему про пиццу, — прошипел Заноза страшным шепотом, — это слово он уже тоже выучил.
— Скажи-ка, мальчик мой, почему ты считаешь, что дочери Алахди лучше умереть? Потому, что она страдает от голода? Потому, что если она попробует крови — она начнет страдать от того, что превратилась в вампира? Или потому, что ей дали афат насильно, и это само по себе повод? — Хасан поставил перед Занозой чашечку с кофе, налил ледяной воды в высокий стакан. Сам сел напротив и стал с интересом наблюдать, как Заноза мыслит.
Мыслил тот недолго. Уж он-то себя знал, и мог выбрать из предложенных вариантов. Это Хасан сомневался. Как выяснилось — зря.
— Давно мог бы научиться моим дайнам, — буркнул Заноза, — ты о том, что у других в голове знаешь лучше, чем я.
— У других. Не у тебя. У тебя в голове то хаос, то вакуум.
— Ей дали афат насильно. Ну, ясное дело, она есть хочет, и ей так плохо, что я об этом даже думать не хочу. И, ясное дело, стань она вампиром, ей все равно будет плохо, хоть и по-другому. Но дело в афате. Два первых пункта — следствие, а афат — причина.
О том, каково это — стать не-мертвым в самом начале жизни, насильно получить в свое распоряжение вечность, и лишиться будущего, Заноза знал на своем опыте. Он рассказывал — немного, и редко, под то настроение, когда собственное прошлое казалось забавным — и от его рассказов Хасана порой тошнило. У мальчика был повод предпочесть смерть бессмертию. И у мисс Хамфри тоже. По другим причинам, но в конечном счете тоже из-за афата.
— Но ты здесь, — сказал Хасан. — И кофе ничего, верно?
— Вкусный кофе, — согласился Заноза с подозрением. — И я здесь.
— Умереть тогда было бы лучше, чем жить сейчас?
— Хаса-ан, — он улыбнулся этой своей улыбкой, от которой казалось, что в дело вот-вот пойдут дайны, — нет, не-не-не, так нельзя делать! Это какая-то злая турецкая демагогия. Сколько на планете вампиров, чувак? Не меньше полумиллиона. И на эти полмиллиона ты — один. Я просто до хрена везучий, вот и все. Но Соне Хамфри ты уже не достался, ты — мой Турок. И значит, у нее в будущем все беспросветно.
Куда отнести эту вывернутую логику, к хаосу или вакууму, Хасан не знал.
— Четырнадцать лет из ста шестнадцати, — напомнил он. — Как быть с сотней лет, которые ты провел знать обо мне не зная?
— Я теряюсь в догадках, как ты-то без меня протянул с тридцатого года, — заявил Заноза с подкупающей наглостью. — А с моей сотней все просто. Восемь лет как в аду, год вообще не помню, потом Техас, потом бои за Чикаго, потом Депрессия, потом — война. А потом шестидесятые, когда все стало еще хуже, чем было, и лучше уже не становилось, пока ты меня не нашел. Если ты хочешь мисс Хамфри такой судьбы, ты еще злее, чем я думал. Ее-то никто не найдет.