По существу, я сделала себя сама и полностью отдалась кино, а затем целиком посвятила себя театру — нет, пожалуй, все наоборот. Театр обходился со мной лучше, он всегда принимал во внимание кино. Я демонстрировала свое лицо в свете прожекторов, быть может, слишком часто, да и дочерей наградила моей физиономией. Вообще-то практично, так как людям оно — лицо! — и так слишком хорошо было знакомо. Зачем приучать публику к чему-то новому? Всё равно она хочет только того, что ей и так уже известно. Открытия? Нет, не могу же я ради этого каждый раз сотворять из себя какого-то нового человека. Это было бы просто чрезмерное требование. Куда лучше так, как оно и было: вы своевременно привыкли ко мне, а потом к трем другим (таким же, как я). Главное блюдо, конечно, я. Я уже сама по себе едина в трех лицах, как Бог. А ведь — плюс к тому — у меня есть три главных преемницы, которые — хотят они того или нет — наделены моим лицом. Софиты сюда, софиты! Увидеть дрожащее лицо, прежде чем их неизменно элегантные пышные кринолины затрепещут перед мощью камеры. Эти платья ни с чем не спутаешь, а лица можно спутать разве что с моим лицом (и, к счастью, ни с каким другим). Мои девочки чуть ли не ежедневно проветривают себя на виду у всех, но сыплется из них один лишь смертный прах мой. Вокруг них сплошная пустота. Они всегда были такими, какой я стала только сегодня: облагодетельствованными известным именем. Что ж, ошибкой это не было!
Каждый носит в себе дату конца, потому что жизнь — это скоростной спуск с горки. Всё время вниз. Мало кому дано подняться наверх. Ничто не сохраняет свой вид. Я имею в виду фигуру. К счастью, у меня ее никогда не было. Да, я всегда хотела иметь только одно: имя. И оно у меня было. У дочерей теперь тоже есть имя (правда, не свое собственное). Мое кредо — дарить счастье, а не будить гнев! И вот я уношу свое имя с собой, так сказать, словно узелок с едой в дорогу, а девочкам тоже кое-что останется — голодными не будут. Из их папочки лишь мне удалось сделать что-что более приличное, чем просто родителя. Ему я придала определенную форму. И его братца я сразу же привлекла в нашу актерскую компанию, хотя он был гораздо старше. У обоих были вопиющие недостатки. Они мне часто говорили: «Чего только не умеет эта женщина!» Кузнец получил свое железо лично из моих рук. Парням взбрело в голову что-то уж слишком модное — выковать из этого металла дубовые листья и мечи, ничего из этой затеи не вышло, я велела им для начала овладеть золотым голосом, ножом и вилкой, скромно, классически, элегантно, этого было вполне достаточно. Да это и сегодня в моде. Время тут не властно! Да, железо я выдала за золото. Всё это мы сумели прицепить к штирийской шляпе, и голос тоже. Теперь мы — все трое — на том свете.
Власть всегда уполномочивает сама себя, а мне дали полномочия вы, дамы и господа. Чистая дурость с вашей стороны! Теперь вы здесь стоите и хотите высосать из меня последние капли. Тем временем смычки уже носятся над вашими головами, а народные мелодии ждут не дождутся, когда они смогут обрушиться на вас. Потом в киоске Дома австрийского радио и телевидения вы сможете снова и снова покупать кассету с нашими записями — ну да, с записями ваших любимых звезд. И будете эту кассету проигрывать до потери сознания. Всё время одну и ту же кассету. Вы — и только Вы! — имеете право выбрать одну из пяти совершенно одинаковых кассет, а мы на этих кассетах то и дело меняем свои лица как перчатки. Легко и просто. Вот только смотреть жутковато. Правда, у некоторых актеров получается всё наоборот. Но как бы то ни было, уж если кого-то хвалят, всегда оказывается, что хвалят не кого-нибудь, а вас. То есть нас. Мы не из тех, кого бранят. Да, всё это задушевные песенки, и вы можете их купить! Сегодня так уже больше не поют. Они просто тают во рту, эти песенки, как и мы сами. Терпение, дамы и господа, терпение. Взгляните в телевизор, я там и по сей день частенько прогуливаюсь, и какая у меня крепкая стать! У меня всё как прежде! Я человек старой закалки, здорового крестьянского корня. Мои торжественные похороны, надо надеяться, скоро кончатся, и я, наконец-то, снова останусь наедине с собой.
О, сколько вас здесь собралось! Вот как я завладела вашими душами! Да вы и раньше жадно охотились за мной, как прожорливые собаки, и проглатывали всё, что я вам кидала. Мне это по-прежнему удается! Всегда! Ваши головы всё равно, что курзал, вы всё время хотите ублажить себя покоем. Что вы, собственно, получили от меня? Это же просто кусок мяса, разве что в виде бархатной подушечки. Так сказать, мясо, превратившееся в ткань. Вот почему его так трудно выбросить и почему понадобятся годы, чтобы оно истлело. Это не пришло бы вам в голову, не так ли? Или вы хотели чего-то подобного? Так вот, скоро оно воскреснет в телевизоре, хотя до этого совсем не к месту там расположилось. Чтобы вы не заметили моей полноты, вгрызаясь в меня! Чтобы мой фарш не вылез из ваших глоток, такая уж я прилипчивая! С каждым разом вы становитесь всё глупее и глупее от того идеализма, которым вы окутали всякие поэтические нежности, но, в конечном счете то, что предназначалось поэтам, досталось мне. Да при таком везении я могла добиться чего-то более глубокого, более ценного! Жир всё еще каплет у меня с подбородка. А вы — вы всегда получали меня, расплачиваясь за слово. Но это не мое, а ваше заблуждение! У меня была возможность найти лучшее применение своим идеалам, там, где этот волшебник с голубыми глазами и всем известными красивыми руками так спокойно возлежал на толпе, как не может лежать на ней ни один луч прожектора. Нет ничего удивительного в том, что я, наделенная властью над людьми, не умеющими распоряжаться даже самими собою, стремилась к еще большей власти, ибо власть моя держалась на песочных человечках — таких, как вы.