Девушка сказала:
— Так и мы мечтаем, как это все будет потом, при коммунизме… Хорошо получается, а как пьяные ребята в комнату ломиться начнут, комендантша прибежит — никакой радости, одно вышиванье.
— А это вы, девушки, неправильно говорите, — строго сказал Мухин. — Без радости никто вас не развеселит. Вы сейчас радуйтесь, подумайте сначала, а потом радуйтесь… Думать–то просто.
И, понимая, что его слова уже не доходят, добавил с отчаянием:
— А то еще природа бывает красивая: сосны там, ветер когда подует, луна светит… Снег тоже. Как это в стихах: «Румяной зарею покрылся восток…»
Мимо прошла женщина в халате, твердо глядя на девушек. Мухин посмотрел на нее, а потом на девушек, в их глаза, и увидел, что там ничего прежнего нет.
— А вы что, пропагандист? — спросила та, что читала стихи.
— Да нет, — тихо ответил Мухин, — снабженец я. Он вынул кулек с конфетами:
— Угощайтесь, девчата.
— Спасибо, — сказали девушки и взяли по одной.
— Ничего, — успокаивал себя Мухин, спускаясь по лестнице. — Это у них случая подходящего не было, а будет — поймут, что к чему.
На улице плотный ветер качал фонари. Пьяно шумели сосны, Мухин поправил шапку и пустился против ветра. Он думал, что не сказал девушкам главное: главное — не надо бояться. Совсем чтобы не бояться. Или это по–другому надо, чтобы стало понятно?.. Но это было трудно обдумывать. Мухин махнул рукой и стал слушать ветер, и замычал что–то веселое себе под нос.
Ветер был как музыка, и Мухин стал подпевать, получилось складно и красиво. Получилась песенка про фонари и про сосны, про низенькие заборчики вдоль улицы, про дома с оранжевыми окнами и про голубую луну. Песенка была про самого Мухина, про его жену и сына Витьку, про директора фабрики и про женщину на вокзале. Про комбинат и про Снабсбыт, который не такой, как надо. Песенка получилась и про девушек из общежития.
Мухин пел свою песенку и думал, как хорошо все укладывается в нее, лучше, чем в слове. А все вместе представлялось Мухину как дорога по холму, как белое поле до неба и как серое небо, которое совсем не давит на плечи.
Шли девочки в черных шинелях и серых солдатских шапках. Обогнали Мухина, спросили:
— Какую вы, дяденька, песню поете?
Мухин протянул им конфеты, они, смеясь, разорвали кулек, обступили Мухина, подталкивали, кидались снежками, принимали его за пьяного. Вдруг притихли и пошли с ним рядом, разговаривая негромко певучими голосами, поворачивали к нему головы, блестели глаза, под жесткими шапками мотались тонкие косички с бантиками.
Мухин долго подпевал их голосам, и они шли вместе по дороге, потом девочки убежали, и Мухин остался один перед баней, где горел тусклый свет и шумела вода. Он стал подпевать свету и воде, а из темноты выплывали под фонарь женщины в белых платках до бровей с тазами в руках.
Они все шли, шли, а он все пел и пел.
Потом он вернулся в общежитие, разделся, лег на узкую кровать. Прибежали парни, говорили о картине, бросались на кровати и долго ворочались, а он понимал, почему они ворочались, и ему было их немного жалко.
Во сне его распирала легкая сила, и Мухин понимал, что сам управляет этой силой, может велеть ей разбудить его, сделать так, чтобы он не боялся, и много другого, надо только ее запомнить, и он шевелил во сне губами, будто запоминал.
Когда он шел утром к остановке автобуса, поселок был в густом тумане. Сквозь туман сочилась вода, и немного пахло кислотой. Туман не мешал ему идти, но потом что–то стало мешать. Он оглянулся и увидел рядом тощего человека.
Человек засмеялся коротко и сказал:
— Все не так, все неправда.
— Что неправда? — спросил Мухин.
— Ваши песни, — сказал человек, — что вчера в коридоре пели.
— Вы так думаете? — робко спросил Мухин.
— Да что — думаю, думаю! — зло сказал человек. — Ничего не думаю. Знаю!
— Откуда вы знаете? — принуждая себя, спросил Мухин.
— Откуда, откуда, — сказал из тумана человек. — Езжу вот, вижу… Всяких видел, и таких, как вы, разговорчивых… Только думал, одни лектора такие, а вы вроде наш брат, снабженец. Верно?
— Верно, — сказал Мухин, ощущая внезапную усталость. — Снабженец я…
— Снабженец и я, — сказал тощий человек. — Такой же. Между прочим, никогда не боялся паскудной житухи.
— Не боялся? — переспросил Мухин, оступаясь в невидимую яму.
Нога проваливалась в мокрый снег, и он не торопился вытаскивать ногу, еще не зная сам, что просто хочет отстать от тощего человека.