Я возвращался не прямым путем, а переулками — хоть какое–то разнообразие. Память, как бы в ответ на мои размышления, привела давний разговор с одним доктором наук. Я говорил, что город нужно обживать, населять его живым смыслом, очеловечивать его и делать пригодным для жизни, а он ответил, что это невозможно и что, если бы кто–нибудь и захотел жить так, у него бы все равно не вышло.
Легок на помине! Навстречу мне бодренько шагал как раз тот самый доктор наук, в кепочке, прикрыв веками птичьи глаза.
— С добрым утром, Роман Петрович!
— С добрым утром! — Он подал мне маленькую, изящную ладошку. — Ну-с, и как?
Мне вдруг стало грустно: он шел как–то очень, совсем уж обособленно и одиноко — и я шел, наверное, так же, и вот мы оба встретились на пустынной улице и приветствовали друг друга.
— Да как? — ответил я. — Так как–то все…
— Как вам понравились французские студенты?
— Французские студенты?
— Ну да, французские студенты, или вы не читаете газет? — Он оживился. — Вы просто не хотите понять, что все это значит! Отрицать всю, решительно всю французскую культуру! Да кроме нее и культуры–то нет!
— Ну уж и нет, Роман Петрович!
— Без нее нет. А вы что, тоже «за»? — спросил он с опаской, вскинув на меня глаза.
Он сказал глазами больше, чем хотел. Он отождествил меня с ними.
— Что вы, Роман Петрович, — сказал я. — Не придавайте этому большого значения. Никогда еще культура не гибла от рук студентов, а студенты никогда зря не волновались. Конечно, они подонки, но видно, что дело плохо, а, Роман Петрович?
— Плохо? — переспросил он. — Значит, говорите, плохо… Ну да, конечно.
Он весь как–то сузился, сжался, вставил в рот папиросу, улыбнулся мне на прощанье в точности такой же улыбкой, как при встрече, и мы расстались.
Роман Петрович — серьезный человек, но — последовательный сторонник любого порядка, лишь бы это был порядок, а не беспорядок. Лишь бы ничто не менялось, потому что прежде было хуже.
Пока мы беседовали, я прошел последний переулок, по которому можно было вернуться к дому. Пришлось возвращаться. Но только я свернул в переулок, как ожидание неприятности нахлынуло на меня с новой силой. Я пожалел, что не могу предвидеть, какая это будет неприятность, — бог с ней, пусть будет, — знать бы, в чем дело. То ли тут как–то замешаны вчерашние разговоры и мое самостоятельное следствие? Или Савельев принес несчастье? Напряжение стало настолько сильным, что отталкивало любую мою догадку. Я невольно ускорил шаг.
На улице возле дома было тихо, как обычно. Почти все окна растворены. В проезде ворот, прислонившись к стене, стоял Мишка.
— Здравствуй, Михаил! — сказал я.
Мишка вяло поднял руку, приветствуя меня.
— Иди–ка сюда!
В глазах Мишки зажглось темное любопытство, смешанное со страхом.
— В общем, так, — сказал я. — Я позвоню этой женщине и верну документы.
— А в милицию вы не ходили?
— Нет.
— А-а, — сказал Мишка. — А я думал, вы ходили…
Я вошел в будку, набрал 09 и назвал адрес Ирины Ивановны Ландышевой. Мне сказали номер квартирного телефона. Я тут же набрал ее номер. К телефону подошла женщина.
— Вам Ирину Ивановну? Сейчас…
Рассеянный отдаленный голос подтвердил, что да, действительно, была потеряна сумочка и что в ней были документы. «Как быть? Ну, я к вам подъеду. Часов в двенадцать вас устроит?» Мы договорились на двенадцать, и я повесил трубку.
Я поднялся к себе и стал приводить в порядок мое хозяйство. И тут ощущение беспокойства вернулось с новой силой. Что я забыл сделать? Что сделал не так? Что происходит, в самом–то деле? Я взял книгу по специальности, лег на тахту, прикрыл ноги пледом и заставил себя читать. Только я устроился, раздался длинный звонок. Я открыл. На пороге стояла Мишкина сестра.