– Я еще постою чуток.
Мать покивала, потопталась на месте.
– Сереж… Отец мне велел не лезть не в свое дело. Но ты вроде как полицейский.
– Что? – насторожился он.
– У нас тут на соседней улице беда случилась. У Даутовой… Помнишь Даутову? Ее имя Мадина, но все ее Машей зовут?
Поляков не помнил.
– И что с ней?
– Не с ней, с ее дочкой. На нее лет пять назад какая-то сволочь напала. Душила девчонку, чуть не убила. Той просто чудом каким-то удалось убежать. Отец говорит, что это не мое дело, но…
– Где они живут? – выпалил Поляков.
2
Валя и Катя стояли, прилипнув к окну и затаив дыхание, пытаясь расслышать хоть что-то. Папа, хмурый, с папиросой в зубах, говорил с милиционером. Внимательно слушал и отвечал – сдержанно, но с резкими жестами, выдававшими его напряжение.
– …Нет контроля, и рецидивисты и разыскиваемые иногда предпочитают переехать сюда… – доносился еле слышный из-за двойного стеклопакета голос милиционера.
– Так кто должен контролировать? – резко парировал папа. – Вы милиция, вы власть! Давайте, контролируйте!
– Понимаете, не все так просто. Исторически сложилось… – несмотря на то, что девушки затаили дыхание, ловя каждый звук, они не расслышали дальнейшие слова милиционера. Но поняли, что он сказал потом: – Мы надеемся на население. В таких делах работа с населением самое главное.
Милиционер был совсем молоденьким, не больше 25 лет, участковым уполномоченным из Промышленного ОВД. Худощавый, с выпирающим кадыком и чуть растерянным от взвалившихся на него задач и забот взглядом. В руках кожаная папка, которую он нервно мял пальцами.
– А он симпатичный, – шепнула Валя.
– Тшш!
– Я серьезно.
– Тебе-то что, – проворчала Катя. – У тебя же твой Сергей есть.
Что-то в голосе Кати заставило сестру хитро на нее покоситься:
– А ты что, ревнуешь, что ли?
– Да ну тебя! – вспыхнула Катя. – Чиканутая!
Валя хохотнула.
Но Катю было не провести: она видела, что сестра совсем не веселилась, а просто держала марку. Поддерживала образ вечно позитивной и живой хохотушки и не сдавалась перед страшными переменами, свалившимися на поселок и ставшими главной новостью последних недель.
Папа говорил с милиционером еще минут пять, после чего они распрощались. Участковый двинулся дальше по улице, а папа шагнул во двор. Стукнула, закрываясь, калитка, и сестры побежали в летнюю кухню. Войдя в дом, папа с тяжелым вздохом опустился на свое любимое место за столом и потянулся за табаком и квадратиками, вырезанными из газеты, из которых в последнее время он сооружал свои папиросы – специальная папиросная бумага почему-то вдруг перестала продаваться и исчезла из ближайших к Яме магазинов. В связи с этим родители упоминали какое-то странное, незнакомое Кате слово «дефицит».
– Чаю будешь? – спросила мама. Глава семейства отказался, закручивая папиросу. – Ну, что он сказал?
– Да ничего. Проверяют они, видишь ли. Всех, кто был судим. Говорит, в последнее время к нам стали перебираться уголовники и всякий сброд из города… – он помолчал, раскуривая папиросу, и мрачно добавил: – Сказал, за последнюю неделю еще две девчонки пропали.
Катя и Валя ахнули почти одновременно.
– Кто? Как их зовут? Откуда они?
– Да не знаю я, угомонитесь! – отмахнулся папа. – Чего раскудахтались, как курицы? Сказал, на востоке где-то. Ближе к складам мебельной фабрики.
Это был противоположный конец Ямы, и Катя никого там не знала. Валя наверняка была знакома с некоторыми, но и она ничего не слышала о пропавших.
– Слухи ходят, что вроде одну из них с каким-то парнем видели, – добавил папа. – Но как он выглядел, черт его знает. Ночью дело было, а у нас же тут темно, как в заднице. Потому что – ну а зачем в Яме фонари на улицах? Мы лучше в центре поставим. А им в Яме и так сойдет. Власть, е-мое…
Раздался тихий, далекий звук, но все в семье Мазуровых давно знали его значение. Стук в крайнее окно на фасаде их дома. Кто-то пришел. Валя тут же вскочила:
– Поляков пришел! Ну все, я ушла!
– Стой, – процедил папа. Валя замерла. – Чтоб в десять была дома.
– Во сколько?! Пап, я…!
– Я сказал, в десять чтобы была дома! – повысил голос папа. – От Сергея ни на шаг. Чтобы он довел тебя до дверей. Придешь одна – из дому вообще больше не выйдешь. Поняла?