– Может быть, – через силу проговорила Катя, – он сбрасывал здесь тела, потому что местные считают это место плохим, проклятым и решили от греха подальше оставить его. А может быть, это место на самом деле проклятое.
– Ты серьезно или как?
– Виктор Яковлевич… Мы можем верить в проклятые места, а можем не верить. Но если не верим – это не значит, что таких мест нет.
К окраине Ямы, внезапно прославившейся на весь узкий круг правоохранителей города, стягивались опера из Промышленного ОВД и городского управления. Некоторые оказались здесь во второй раз: в ходе масштабных рейдов в Яме опера в числе прочих заброшенных домов поселка проверяли и лачуги на окраине, у оврагов. Но в сами овраги никто даже не думал соваться: во-первых, на то не было ни малейших инструкций, во-вторых, о существовании чего-то еще за зарослями высокой травы никто из побывавших здесь оперативников даже не подозревал – выходцев из Ямы среди них не оказалось.
Сейчас сыщики разбились на несколько групп и выдвинулись в жилой массив поселка для работы с населением. Предстояло обойти все дома, прилегающие к занятой зарослями сорной травы и оврагами мертвой, покинутой всеми зоне отчуждения.
Поляков с двумя операми из УВД взял на себя улочку, извивающейся змеей ведущую от оврагов к центру Ямы. Крайние дома были давно оставлены. Зияющие дыры-окна, поваленные двери, растащенные на дрова заборы и ворота. Но чуть дальше от оврагов находились домики, лачуги и землянки, в которых теплилась жизнь. В одной из таких землянок операм открыла дверь сухая и сгорбленная старушка в толстой фуфайке, доживающая свой век.
– Черные машины, – ее голос был шамкающим и скрипучим. – Едють туды, а потом едють туды.
– Машины?
Поляков, как и находившиеся с ним опера, были поражены и озадачены. Слово «машины» подразумевает, что их было несколько. Что перечеркивало напрочь версию об убийце-одиночке, устроившего в оврагах кладбище для своих жертв.
Тогда что, черт возьми, происходит?!
– Черные машины? – повторил Поляков, и старушка закивала. – То есть, не одна машина, а несколько? А сколько? Одна, две, три?
– Да когда как. То одна, потом глядь – две едють. По-разному, сынок. Едють, потом глядь – назад едють. А чего им там делать, непонятно. Там же за оврагами и нет ничего…
Кроме трупов, подумал Поляков и спросил:
– А часто? Частенько вы их видите?
– Нет, сынок, ты что. Редко. Но тут вообще же никто не ездит. Никогда машин не бывает. Куда ехать-то? Там же овраги. Кто же будет ехать в овраги? Вот только эти черные иногда и едють. Больше никто.
– А когда вы последний раз их видели?
– Да думаешь, я упомню. Старая я, сынок. Память уже не та, что раньше. Глаза не те, руки не те. Все не то.
После картин в овраге вид, глаза и голос старого человека и смысл ее слов навевал на Полякова невеселые размышления о бренности человека и тлене всего сущего. Но Поляков не сдавался.
– А все-таки, бабуль? Неделю назад, месяц назад, год назад?
– Недели две. А может, три. А может, и месяц. У меня же тут один день не отличается от другого. Как можно упомнить, сынок?
– Значит, черные машины? – не унимался Поляков. Слова старушки перевернули все его версии и догадки с ног на голову, и Поляков никак не мог собраться с мыслями.
– Большие. Я думала, может, к тому лысому, вон, дом на пригорке. А как-то гляжу – нет, не к нему. Мимо проезжают. И по тропиночке к оврагам – шнырь, – старушка изобразила морщинистой рукой, как именно шныряют большие черные машины, и снова пустилась в рассуждения: – Туда едють, потом глядь – назад едють. А куда едють, непонятно. Там же овраги одни. Не в овраги же едють?
– Значит, большие черные машины, – настаивал Поляков. – А какие именно?
– Откуда ж я знаю, сынок? Я на машине в молодости разве что и ездила. На автобусах бывало. А так все больше ножками. А машины сейчас совсем не те, что раньше. Все иностранные, заграничные. Телевизор включишь – машины иностранные, песни иностранные, слова иностранные. Сидишь и думаешь: может, страна уже другая? Новости включишь – а, нет, по-русски говорят. Значица, пока еще наша.
Поляков переглянулся с операми. Достал блокнот и ручку, спрятавшись под крышу крыльца от льющей с неба воды, и зарисовал на мягкой от сырости бумаге фургон.
– Бабуль, смотрите. Такие машины?
– Нет. Это же как «Газелю» ты нарисовал. А там не «Газели». Знаешь, на что похоже? На «Уазики». У меня муж на почте когда-то работал, вот они на «Уазике» мешки с письмами развозили…