Философия Средневековья с ее акцентом на божественном начале не оказала заметного влияния на взгляды Ницше, хотя, конечно, недооценивать ее значения ни в коем случае не следует. Здесь мы можем говорить скорее о развитии от противного: ведь Ницше считал религию препятствием для самовыражения и возвышения.
В эпоху Возрождения акцент с бога был смещен на человека. Не отрицая в целом идею божественного начала, мыслители этого периода предлагали рассматривать людей иначе, не так, как это делали средневековые богословы: не как отвратительное и грешное, а как самое прекрасное творение божие.
И с началом Нового времени эти идеи получают новое развитие. Философы снова ставят во главу угла отношение человека к миру, его чувства и мысли. На первый план выходят рассуждения о способах познания, о практическом применении полученной информации. Англичанин Фрэнсис Бэкон, провозгласивший «Знание – сила!», призывал избавиться от предрассудков, идти в науке от частного наблюдения к общему выводу путем экспериментов и наблюдений. Француз Рене Декарт с его девизом «Я мыслю, следовательно существую» выступал за рациональный подход в науке, считал, что основой познания является разум. Нидерландский философ Бенедикт Спиноза, поставивший под сомнение изложенные в Библии события, положил начало новому витку рассуждений о Боге и возможности его существования. Для Спинозы Бог – не образ и не конкретный персонаж, это субстанция, основа мира, причина всего сущего. В то же время религию как культ, как средство управления массами он безусловно отрицал.
Ницше с почтением относился к работам Спинозы, уважая его за смелость, – правда, критиковал за излишний рационализм. Вот и еще один парадокс системы Ницше: протестуя против религии, основанной на откровении и вере, он в то же время отрицательно относится к чрезмерной рациональности и рассудительности, видя в ней препятствие для развития свободной личности.
В эпоху Нового времени человек расширял границы мира, открывал и осваивал новые земли – все это способствовало появлению в философии новой проблематики: теорий общественного договора, рассуждений о равноправии сословий и полов… XVIII век вошел в историю как эпоха Просвещения, подарившая миру таких мыслителей, как Вольтер, Шарль Монтескье, Дени Дидро, Жан-Жак Руссо. К их взглядам Ницше относился прохладно. Во-первых, в отличие от просветителей он был уверен, что человечество отнюдь не движется вперед, – в этом отношении он был явным пессимистом. Во-вторых, Фридрих Ницше не разделял идей о всемогуществе знания – о каком всемогуществе может идти речь? Истину человек не постиг, незнание и заблуждения правят бал в обществе! – говорит он в своей «Воле к власти».
Кроме того, многие просветители заявляли – пусть пока довольно робко – о равенстве людей, о необходимости признать за «плебеями» такие же права, как и за аристократами. С этим Ницше согласиться не мог никак – он считал, что уравнительность и демократизм – путь к пропасти. «Учение о равенстве… Нет отравы коварнее!» – восклицает он. И даже тезис просветителей о возможности революции он яростно отвергает: любая революция неизбежно приведет к власти людей еще более порочных, еще более недостойных, нежели те, которые были свергнуты. Сильный монарх, по мнению Ницше, во много раз лучше, чем выдвинутые революцией народные лидеры. Ну а как же идеалы гуманности, стремления к добру и всеобщему благу? Ответом на этот вопрос может служить фраза из работы Ницше «По ту сторону добра и зла»: «О Вольтер! О гуманность! О слабоумие!»
Конечно же, Ницше не мог пройти мимо трудов родоначальника немецкого классического идеализма – Иммануила Канта. Кантовское учение об этике, тесно связанное с понятиями долга, нравственности, дозволенного и недопустимого, шло вразрез с рассуждениями Фридриха Ницше. Моральным фанатиком он именует своего великого соотечественника, заявляя на страницах книги «Антихрист», что понятия добродетели, долга, милосердия в отрыве от реальной жизни лишены какого бы то ни было смысла и ценности. «Вникнем же наконец в то, какая наивность вообще говорить: „Человек должен бы быть таким-то и таким-то!“ Действительность показывает нам восхитительное богатство типов, роскошь расточительной игры и смены форм; а какой-нибудь поденщик-моралист говорит на это: „Нет! Человек должен бы быть иным“? <…> Но даже когда моралист обращается к отдельному человеку и говорит ему: „Ты должен быть таким-то и таким-то!“ – он не перестает быть посмешищем. Индивид есть частица фатума… Говорить ему „изменись“ – значит требовать, чтобы все изменилось, даже вспять…» – утверждает он в «Сумерках идолов». И утверждает, что философ должен «стоять по ту сторону добра и зла».