— Я понял. Уберите, — Генрих косичку не тронул, наклонился к подсвечнику и прикурил от дрожащего огонька. Снимать перчатки в присутствие незнакомца не хотелось, хотя пальцы все еще зудели, и этот зуд было не унять ни вином, ни развратом, ни морфием.
— Я много слышал о вас, герр Эйзен, — продолжил незнакомец, поспешно запихивая косичку в карман.
— Как много? — перебил Генрих, выпуская дымные кольца.
Незнакомец неуютно заерзал.
— То есть, читал ваши статьи, ваши стихи и фельетоны. Можно сказать, я большой поклонник вашего таланта! Я тоже немного пишу, но это сравнение империи с увядающей розой…
— Дурацкое, не так ли? — подхватил Генрих, щурясь на свет и вслушиваясь в музыку за портьерой: Марцелла давно перестала петь, теперь солировали цимбалы. — Как, говорите, ваше имя?
— Родион Зорев, — повторил незнакомец и стащил картуз, выпустив на волю клубок всклокоченных кудрей, черных, как стая воронят. — Я рад знакомству!
Он с готовностью протянул открытую ладонь, но Генрих лишь мазнул по ней равнодушным взглядом и откинулся на спинку дивана.
— Взаимно, друг мой. Но я не пожимаю рук, — и, затянувшись, добавил: — Ради вашей же безопасности.
— Да… понимаю, — промямлил Родион, и его верхняя губа, покрытая юношеским пушком, обидчиво задрожала. К чести мальчика, он быстро взял себя в руки и заметил: — Вас нелегко было найти. Герр Фехер уверял, что встреча пройдет в уютном ресторанчике в центре города…
— Здесь достаточно уютно, — Генрих широким жестом обвел кабинку. — И Шмерценгассе проходит параллельно набережной, так что из верхних номеров можно видеть Данарские волны. Если, конечно, вы предпочитаете созерцание разврату. Вы тут впервые?
— В этом борделе? — Родион вскинул подбородок, и его глаза вспыхнули отвращением. — О, да! То есть, — быстро поправился он, — я хотел сказать, в салоне…
— В борделе, — отрезал Генрих. — Называйте вещи своими именами. Возможно, были в каком-то другом?
— Нет, никогда!
— Не повезло. Или повезло, как посмотреть. Вам ведь уже есть шестнадцать?
— Будет в июле…
— Я был на два года младше, когда с позволения отца меня привели на Шмерцгассе, — заметил Генрих, задумчиво покручивая в пальцах бокал. Рубиновая жидкость мягко переливалась, на дне плясали искры. — В то время я увлекался естествознанием, и учитель решил мне показать, как размножаются не только зверушки. Вы ведь студент?
— Первый курс, — испуганно ответил Родион. — И тоже естествознание.
— Тогда вы должны понять меня, как ученый ученого. И как поэт поэта, — Генрих поднял бокал в тосте. — Будем веселиться и пить, пока мы молоды!
Вино плеснуло через край и капнуло на скатерть.
— Я не пью, — Родион боязливо отодвинулся на край. — Простите, герр Эйзен, но я здесь по делу.
— Дело, — повторил Генрих, завороженно наблюдая, как алая клякса, выпуская тонкие ложноножки, расплывается по белизне. — Ко мне приходят всегда и исключительно по делу.
Со стуком поставил бокал обратно, так и не пригубив. По лицу Родиона сновали тени, зрачки испуганно поблескивали — глаза дикого олененка. О чем думал Имре, посылая вместо себя этакого щегла? Чудо, если за ним не следили все шпики Авьена.
Генрих молчал, перекатывая на языке сигару. И Родион по-своему истолковал его молчание.
— Не беспокойтесь, герр Эйзен! — приглушенно, но пылко заговорил он. — Вы можете полностью довериться мне! Не смотрите, что я молод! Помимо естествознания я изучаю историю Авьена, и совершенно согласен с вами: империи необходимы перемены! Я читал вашу программу. И не только читал, но и переписал от руки на весь наш курс! Поверьте, мы, студенты, встанем плечом к плечу рядом с вами! Только дайте знак!
Генрих думал, дым уплывал к потолку, в гостиной по-прежнему хохотали проститутки и рвались струны цыганских гитар.
Надо уходить. Передать бумаги и уходить, пока не нагрянула полиция. Фрау Хаузер, конечно, задержит шпиков, а Генрих знает тайные ходы. Да его и не посмеют тронуть. По крайней мере, если не найдут при нем ничего компрометирующего.
— Я доверяю вам, Родион, — наконец, проговорил он. — Вы знаете, что делать с бумагами?
Юнец просветлел лицом.
— Конечно, мне рассказывал герр Фехер! — и, заведя глаза к потолку, принялся заученно повторять: — Забрать бумаги. Выйти через черный ход на Плумфгассе, оттуда свернуть к церкви, где будет ждать человек с опознавательным знаком, — похлопал по карману, — такой же плетенкой, как у меня. Я передам бумаги, а он уже доставит в редакцию.
— Похвально, мой друг, — сказал Генрих и протянул Родиону свернутый рулон.