Финальный поворот в организационных дебатах произошел на Украине во время гражданской войны в России, где вплоть до 1922 года повстанческая армия Нестора Махно вела анархистскую кампанию против красных и белых. На опыте боевых действий Махно заявлял, что успех определяют сильные организационные структуры. Критики утверждали, что введенные им изменения скомпрометировали принципы добровольного призыва, добровольного согласия соблюдать дисциплину и равноправия в отрядах ополчения. Однако после разгрома партизанско-повстанческого движения Красной армией, когда сам Махно оказался в эмиграции, махновцы закрепили его идеи в «Организационной платформе всеобщего союза анархистов». «Платформа», как стали называть этот документ, связала анархизм с классовой борьбой, революцией и федерализмом, придала единство теории и тактике. Она ориентировала активизм на организацию движения в селах и городах и на либертарное образование. Написанная в духе решительного осуждения индивидуализма, она призывала к ответственности коллективной и порицала «практику, основанную на индивидуальной ответственности»166.
Эволюционисты и революционеры
Одновременно с разделением на организационалистов и антиорганизационалистов произошел еще один усложнивший обсуждения раскол — на эволюционистов и революционеров. Чтобы понять суть этих зачастую бурных дебатов, необходимо помнить, что между эволюцией и революцией не было строгой дихотомии. Спор шел о том, как и где в рамках трансформационных процессов можно применять насилие.
Эволюционисты, как это ни странно звучит, считали свои идеи революционными, но вслед за Прудоном выступали за постепенную, ненасильственную трансформацию. Они отвергали насилие, особенно вооруженную борьбу, в пользу поэтапных изменений. Революцию они приравнивали к насильственному свержению существующей власти и опасались, что она приведет всего лишь к передаче этой власти новым элитам. Анархистская деятельность, утверждали эволюционисты, должна быть иной и определяться постоянной политической активностью автономных групп и людей.
Революционеры также понимали анархическую трансформацию как постепенный, поступательный процесс, но, в отличие от эволюционистов, добавляли, что эволюция включает в себя периоды внезапной, стремительной трансформации, которые вполне могут быть насильственными и разрушительными. Эта модель прерывистой эволюции была сформулирована Кропоткиным и Элизе Реклю. Как и эволюционисты, они отвергали французско-якобинскую модель революции, но в то же время ожидали, что капиталисты будут использовать все имеющиеся в их распоряжении средства для защиты своих преимуществ. Точно так же синдикалист XX века Том Браун утверждал: наивно полагать, что революционных целей можно достичь, «не возбудив самого яростного неприятия и самой жгучей ненависти к классу нанимателей»167. Таким образом, анархическая революция не была направлена на завоевание политической власти, но обязательно предполагала подготовку к государственному насилию: анархистам требовалось найти способы противостоять рьяной реакционной агрессии и поддерживать свои революционные силы в периоды боевых операций. Последовавшая за Коммуной череда расправ воспринималась ими как мрачное предупреждение.
Общим итогом дебатов эволюционистов и революционеров стало усиление раскола между коммунистами и индивидуалистами, раскола, который начал формироваться еще в ходе дебатов между организационалистами и антиорганизационалистами. Этот раскол способствовал усилению центральной роли вопроса о насилии. Многие анархисты, относившие себя к индивидуалистам (например, Бенджамин Такер, Генри Сеймур и Джон Генри Маккей), были ведущими эволюционистами. С подозрением относясь к анархо-коммунизму, Маккей призывал к социальному разукрупнению и развитию личной независимости с целью продвижения анархии. Решение «социального вопроса» заключалось в том, чтобы «более не держать себя во взаимной зависимости», а «открыть для себя и тем самым для других путь к независимости; не выдвигать более нелепых требований сильного "Стань слабым!"; не доверять более помощи "сверху", а положиться, наконец, на собственные силы»168. С этой точки зрения активизм был делом индивидуальным, а не организационным.