25 сентября 1971
[Семейный архив автора]
Около вырытой ямы в самом конце аллеи стоял стол, покрытый красным сукном, на который рабочие водрузили гроб, собираясь его сразу же закопать. Но Сергей не мог позволить, чтобы похороны бывшего хозяина Кремля, хоть и в опале, прошли совсем без речей. Он первый сказал очень хорошие слова о том, что его отца можно было любить или не любить, но Хрущев никого не оставил равнодушным. Мама потом говорила, что лучше в этот день сказать было нельзя.
Сергей и других организовал прямо на месте. Он попросил поэта Евгения Евтушенко, но тот замялся: «Про Никиту Сергеевича и так все без слов ясно». «Не стыдно тебе, Женька, — сказала мама. — Папа так к тебе хорошо относился». Всего лишь месяц назад она привозила его к прадедушке на дачу в Петрово-Дальнее. Евтушенко, с которым она дружила, не раз ее упрекал: «Кого ты только туда не возишь! А я?» Как всегда, во время таких визитов Хрущев поднимал тему Сталина, рассказывал про арест Берии. Евтушенко сказал: «То время уже забывают благодаря Вам, Никита Сергеевич. Не помнят, сколько погибло людей, думают, массовый террор был исключением и теперь невозможен. Память короткая!» — «Это хорошо, что не помнят. Пусть живут», — заметил Хрущев. Когда-то он спорил и ссорился с интеллигенцией, даже ей угрожал, теперь и она, и он понимали, что были настоящими соратниками. Он извинился перед поэтом за вспыльчивость и ошибки, как уже не раз извинялся перед теми, с кем удалось увидеться на пенсии или кому смог передать извинения через знакомых. На прощание Евтушенко сказал, что время Хрущева было «глотком свободы». Тот поблагодарил за «добрые слова».
Тогда интеллигенции уже было можно любить Хрущева. И Евтушенко — всегда немножко на острие, не выходя за рамки разрешенного, лавировавший между битником и большевиком — важность Хрущева понимал, даже когда тот его поругивал на встречах с писателями. Но подтверждать публично на похоронах не захотел, а может быть, его органы предупредили, чтобы не высовывался. Как выразилась прабабушка, «на всякий случай быстро свинтил, не дожидаясь конца».
Выступили другие. Одна из «старых большевиков», хрупкая Надежда Диманштейн, с трудом взобравшись на кучу влажной выкопанной земли, сказала, что Хрущев много сделал для реабилитации невинно пострадавших людей, что был честным, правдивым человеком, настоящим ленинцем. Алексей Снегов, долгий узник ГУЛАГа, один из свидетелей-консультантов при подготовке доклада о разоблачении культа личности Сталина к XX съезду, потом мне рассказывал, что тоже хотел сказать, но второпях не решился.
А друг Сергея, Вадим Васильев, сын реабилитированного партийца, все же сказал: «Низкий поклон тебе, дорогой Никита Сергеевич! Русский народ будет вечно помнить тебя!»
К могиле поднесли четыре венка: от ЦК КПСС, от Совета министров СССР, из Венгрии от Яноша Кадара и от родственников. Мелкий дождь то начинался, то прекращался, но зонтов почти никто не раскрывал, чтобы не нарушать торжественность минуты. Люди стояли так близко, что можно было соседу попасть спицей в лицо.
На кладбище было меньше провожающих, чем «людей в штатском» — офицеров КГБ. Немногим посетителям удалось тогда пробиться на Новодевичье из-за санитарной вывески на воротах. К тому же выход из метро «Спортивная» закрыли, и троллейбус, обычно останавливающийся напротив кладбищенских ворот, на изрядной скорости пролетал по Большой Пироговке прямо к Лужникам.
Мама вдруг увидела Андрея Сахарова, одного из создателей водородной бомбы и оппонента Хрущева по ядерному развитию. «Может быть, его попросить сказать?» — прошептала она Сергею, но академик стоял далеко, быстро до него было не добраться. Рано утром он первый прислал прабабушке телеграмму по телефону: «В этот час Вашего горя дела Вашего мужа не пропадут даром».
Обстановка на похоронах была странная. На самом кладбище людей было сравнительно немного; большие толпы стояли на подступах к воротам, послушно ожидая, пустят — не пустят. Весь район был оцеплен милицией и внутренними войсками. Зашторенные автобусы и грузовики, наполненные солдатами и покрытые брезентом, рядами опоясывали территорию Новодевичьего монастыря.
Алексей Сальников, сотрудник 9-го управления КГБ, который десять лет повсюду сопровождал Хрущева — первого секретаря, пришел на похороны, хотя в «Девятке» это не поощрялось. Официально не запрещали — не успели запретить, — но и не сообщили, что на Новодевичьем происходит такое событие. Сальников вспоминал, что ему удалось пробраться, хотя он опасался показывать свое удостоверение КГБ. Его пропустили, видимо, охранники опознали одного из своих. При этом он никогда ни раньше, ни после не видел дежурящих там офицеров, хотя узнавал лица знакомых «девятников», которые тоже ослушались негласного запрета и пришли проводить Хрущева.