Тетка Валентина Макаровна была все в том же цветастом сарафане, в каком она собиралась бежать на пожар и ездила в рудничную больницу. Она не успела оправиться от случившегося и, рассказывая, то возвращалась опять к моменту, когда проснулась, то повторяла в десятый раз, что первым делом после падения оправила сарафан на коленях, вместо того чтобы сразу разглядеть Лешку, и без конца всхлипывала, утирая неслушными руками глаза, виски, щеки. Спохватилась:
― Что же это вы стоите?..
Сергей перенял у нее чемоданы, которые она бессознательно подхватила из-под ног у него, и поставил их к стенке у входа в Лешкину комнату. Алена сняла и бросила на рюкзак теплую кофту.
Лампочка под абажуром окрашивала горницу в уютный; голубой цвет, и чистота в комнате — белые занавески на окнах, белая скатерть, льняные портьеры с вышитой крестом каймой, недавно покрашенные полы — все это настраивало отнюдь не на тревожный лад. Но тем необъяснимей казалось произошедшее. И было непривычно видеть растерянной всегда собранную, уверенную в себе тетку Валентину Макаровну. В меру полная, статная, как истая сибирячка, к своим сорока трем годам, что исполнялись ей нынешней осенью, она выглядела еще очень молодо и слегка подкрашивала губы по утрам и наводила чернью тонкие, изогнутые дугами брови.
― Он уже спал, теть Валя, когда вы легли? — спросила Алена.
Тетка Валентина Макаровна поморгала, глядя на нее, осторожно высморкалась в белый, с кружевной каемкой платочек. Нет, конечно: Лешка всегда ложился позже матери и, может, бежал из дому, а может, домой, чтобы поднять ее… Но кто-то же крикнул про пожар, когда она проснулась?
Вообще-то, Лешкина мать была рада их приезду. Во-первых, ей теперь было с кем делить горе. А главное — само их присутствие как бы перечеркивало всякую возможность плохого исхода, как бы гарантировало, что все остается на своих местах, и не завтра-послезавтра Лешка вернется…
― Может, перекусите? Нет? Ну, ты, Ольга, располагайся здесь… — Тетка Валентина Макаровна кивнула на дверь Лешкиной комнаты, суетясь между шифоньером и сундуками в поисках простыней, наволочек, одеял. — А Серегу я в летник… Отдохнете…
Они устраивались так в каждый приезд: Алена занимала Лешкину комнату, а Лешка и Сергей спали во времянке за домом, где к середине августа полыхала тяжелыми гроздьями рябина, и с утра до вечера ошалело кричали дрозды.
Было, наверное, не совсем честно оставлять Алену одну рядом с Лешкиной матерью, но Сергею очень хотелось избавиться от причитаний тетки Валентины Макаровны…
― Кажись, все… — подытожила она, придерживая левой рукой стопку белья у груди и зачем-то оглядывая комнату. — Барахлишко твое пускай здесь пока…
Сергей машинально потрогал в кармане деньги, что матери дали ему и Алене на пропитание: выкладывать их сейчас было неуместно…
― Чуял ведь он! — воскликнула тетка Валентина Макаровна, не выдержав. — Со вчера как в воду опущенный! Есть не стал… Куда ты, спрашиваю, весла берешь?.. «На кудыкину…» Хлопнул дверью…
Алена выслушала ее, стоя перед большой репродукцией «Незнакомки» спиной к Сергею. Он думал — она разглядывает репродукцию, но заметил ее отражение в стекле и поймал на себе какой-то странный взгляд… Чтобы не исчезнуть молча, выходя вслед за теткой Валентиной Макаровной, сказал:
― Я потом приду…
Алена обернулась, кивнула.
Шел уже третий час ночи.
Света во времянке не было. Тетка Валентина Макаровна оставила Сергею керосиновую лампу и, приглушенно всхлипнув на прощанье, ушла. Шаги ее стихли сразу за порогом.
Оставшись один, Сергей, поддаваясь возросшему в одиночестве беспокойству, запер на крючок дверь, потом тщательно проверил шпингалеты на окнах. И поскольку никогда раньше не закрывался в летнике, сам устыдился своего поступка.
Пожар даже в Сосновске не редкость. А Лешка по-всегдашнему хотел попасть к месту событий первым… Но почему-то беспокоил непонятный взгляд Алены, каким она смотрела на него из рамки с репродукцией. Правда, у Алены есть собственные мотивы, чтобы тревожиться, — мотивы, которых ему, Сергею, касаться не следует, даже если он знает или догадывается о них.
Сергей снял крючок с двери, поднял шпингалеты и распахнул настежь раму. Темная, в слабых отсветах лампы рябиновая ветвь распрямилась при этом и заглянула в окно, слегка покачиваясь как живая.