— Посмотрите, Артемий Николаевич, каков молодец! — показал я портрет Гурьеву.
Тот взял листок и стал его рассматривать, отрываясь, чтобы взглянуть на оригинал. Наконец он вернул рисунок хозяину со словами.
— Вы здесь, Игнат Степанович, очень похожи. Закажите рамку со стеклом, вставьте туда портрет и повесьте дома на стенку. Родственники будут вами гордиться.
Горлов принял лист и растерянно держал его в руках, боясь помять. Видя это, Дарья сказала:
— Настя, принеси Игнат Степановичу пустую папку.
Девчонка метнулась в другую комнату, вернулась с папкой и отдала её Горлову. Тот бережно уложил туда портрет:
— Благодарствую, Дарья Александровна!
Артемий тем временем внимательно просмотрел остальные рисунки.
— Дарья Александровна, я конечно не специалист, но мне ваши акварели понравились. Вы картины не пишете?
— Пишет она картины, — встрял я. — Дарья Александровна, вы портрет Аннушки, ну то есть Анны Николаевны, дописали?
— Да! — радостно кивнула женщина.
— И что, уже подарили? — заинтересовался я.
— Нет еще. Мы решили организовать выставку моих работ в зале госпожи Ивановой перед самым концертом, и Анна Николаевна согласилась, чтобы я там и её портрет показала.
— Вот даже как! — сделал я вид, что удивлён, хотя и сам подсказал Саре эту идею. — А можно нам взглянуть на этот портрет?
Дарья неуверенно кивнула и вынесла, вставленный в довольно простую раму, портрет нашей красавицы.
— Вот! — тихо и чуть краснея произнесла она.
Однако! Молодая и очень красивая женщина радостно смотрела с полотна прямо на зрителя. И было понятно, что она просто счастлива видеть дорогих гостей, которые только что вошли. А выглядывающая из-за материнской юбки любопытная рожица будущей ведуньи, только подчеркивала это впечатление.
— Кто это? — не сразу выговорил Артемий.
— Это дочка и внучка Феодоры Савватеевны Новых, которую вы, Артемий Николаевич, расспрашивали прошлым летом обо мне и приезжих итальянцах. Дарья Александровна, великолепный портрет у вас получился. Вы его Аннушке показывали?
— Нет. Спросила только, могу я выставить её портрет, который нарисовала. Она согласилась. А портрет Софрона Тимофеевича можно там выставить?
— Вы и его написали? — в этот раз искренне изумился я.
— Да!
— Показывайте! — потребовал я, сам сгорая от любопытства.
Меня портрет деда очень даже впечатлил. Сразу было видно, что, несмотря на седую гриву волос и седую бороду, этот суровый старик нисколько не утратил ни сил, ни крепости духа. Особенно выразительно были выписаны узловатые мужицкие руки.
— Удивили, Дарья Александровна! — одобрительно произнёс я. — Однако сдерём мы со старого кержака изрядную денежку.
— Но… — начала было Дарья.
— Никаких но, Дарья Александровна! Портрет хорош, а дед состоятельный. Так что пусть платит.
— А кто это? — снова вопросил Артемий, мельком глянув на дедовский портрет.
— А это, Артемий Николаевич, дед мой — Софрон Щербаков. Основатель будущей купеческой династии.
— Ваш дед? — изумился Гурьев. — И вы хотите взять с него за портрет деньги?
— Разумеется, Артемий Николаевич. Я ведь являюсь торговым агентом Дарьи Николаевны. Она творит, а я её картины и рисунки продаю. И то, что заказчик мой дед ничего не меняет. Единственное что я могу, это не брать с него мою долю, но делать этого не буду, пусть старик платит. Так, что если вы захотите что либо купить из творений Дарьи Александровны, то обращайтесь ко мне.
— Вот даже как! — развеселился Артемий. — Вижу, что вы своего не упустите. Кстати! — воскликнул Гурьев. — Согласились итальянцы на ваши условия.
Он взглянул на часы и стал прощаться. Уходя, сказал:
— В два часа, Алексей. Не опаздывайте!
Я тоже попрощался с Дарьей и пошел домой переодеться и поразмышлять. О чём говорить с петербургским чиновником я давно спланировал и даже написал три не слишком длинные записки. Одну про невесту будущего императора Николая Второго принцессу Алису Гессен-Дармштадскую, носительницы гена гемофилии. Вторую записку, об японском городовом, что поджидал с тупой саблей наследника российского престола. А в третьей записке писал о великом князе Георгии и его будущей болезни. Все три послания были снабжены припиской, что это всё случилось в другом мире. Записки я запечатал в конверты и написал сверху «Совершенно секретно». Я планировал передать их петербургскому чиновнику.