Я невольно замедлила шаги, проходя по коридорам санатория. Стены здесь были окрашены в светло-желтый. Тут и там на них попадались мозаики, изображавшие пустыню.
Мы дошли до конца коридора, и Мэдди остановилась у открытой двери.
– Он здесь. Хочешь войти одна?
– Если ты не против.
Она в ответ мягко улыбнулась. Пусть моя сестра и была очень юной, в ней жила старая душа. Она легко умела считывать чувства людей – таков был ее природный дар. Дар, которым я уж точно не обладала. Может, будь во мне побольше от ее характера и этих нежных глаз, я сумела бы держаться подальше от мужчин, причинивших мне столько боли. И, вероятно, поэтому Мэдди все еще оставалась девственницей. Она за пару километров чуяла негодяя.
– Пойдем, Джин, навестим кафетерий и посмотрим, испекла ли миссис Хэтауэй свои знаменитые печеньки.
Глаза Джинель загорелись так, словно ей предложили бриллиант чистейшей воды.
– Мы пошли.
Она взяла Мэдди под локоть, и обе устремились прочь в поисках вкусняшек.
Я глубоко вздохнула и сжала дрожащие руки в кулаки.
Я могу это сделать. Там отец. Мой папаня.
Осторожными шагами я вошла в комнату, обошла задернутую занавеску, охранявшую покой пациентов, и увидела своего папу. Он выглядел так, словно спал, хоть я и знала настоящее положение дел. В глазах помутнело от слез. Я подошла ближе и уселась на стул рядом с кроватью.
Он лежал, вытянув руку вдоль тела. Я взяла его ладонь в свои руки, нагнулась и поцеловала тыльную часть кисти.
– Папа… – сказала я, едва слыша собственный голос.
Прочистив горло, я попробовала еще раз, шепотом.
– Папа, это я, Миа. Я здесь.
Прижав его руку к груди, я наклонилась как можно ближе к нему. Отец выглядел в миллион раз лучше по сравнению с тем, что я увидела два месяца назад, когда нашла папу после того, как над ним поработал Блейн и его свора. Синяки сошли с лица. Щеку и висок пересекало несколько розовых, тонких, как карандашные линии, шрамов. Может, они останутся навсегда, а может, сойдут. Время покажет.
Все остальное выглядело неплохо, но он сильно исхудал. Настолько, что почти утратил сходство с моим большим милым папаней – передо мной была лишь безжизненная оболочка, некогда вмещавшая в себя замечательного мужчину. По крайней мере до тех пор, как ушла мать. Я подавила всхлип, но слезы все равно катились по щекам.
– Зачем ты так спутался с Блейном? Зачем?
Я потерлась подбородком об его руку, а затем прижалась лицом к его груди и выплеснула из себя все. Мой гнев на него за то, что он позволил так сильно избить себя, за то, что влез в такие большие долги, за то, что был игроком и пьяницей, за то, что мне пришлось все за ним подтирать. Опять. Как всегда.
– Папа, на этот раз ты действительно облажался. То, что мне приходится ради тебя делать…
Я замолчала, не желая признаваться в том, что я работаю в сопровождении. Независимо от того, спала я или нет со своими клиентами, это все равно плохо пахло. У слова «сопровождение» в любом случае был сильный негативный оттенок.
– Я делаю все, что могу. Оберегаю Мэдди. Стараюсь, чтобы она осталась в колледже. Она очень хорошо учится. Даже повстречала парня… может, тебе придется очнуться, чтобы хорошенько его отпинать.
Я неотрывно глядела в его лицо, надеясь, молясь о том, чтобы он пришел в себя. Ничего не произошло.
Взяв бумажную салфетку с тумбочки рядом с его кроватью, я высморкалась.
– За последние месяцы я познакомилась с несколькими замечательными людьми. Поначалу я думала, что работа на тетушку Милли будет кошмарной, но, знаешь, пока что все довольно здорово. Моим первым клиентом был Уэстон Ченнинг Третий. Да, третий. Из-за этого я все время прикалывалась над ним.
Улыбнувшись, я вспомнила Уэса и нашу с ним встречу. Вспомнила, как с первой же секунды, когда увидела его поднимающимся по лестнице на пляже, поняла, что буду околдована его обаянием.
– Уэс научил меня серфингу. А еще тому, что не все мужчины одинаковы.
Хмыкнув, я откинулась на спинку стула, положила ноги на край папиной кровати и рассказала ему о двух моих любимых парнях. О том, что Уэс пишет сценарии и происходит из прекрасной семьи. Обещала папе, что, если он очнется, я отведу его на один из фильмов Уэса и куплю ему большущее ведро попкорна.
– А потом у меня был Алек. Он француз, папа. Самый настоящий, натуральный француз. Он называл меня «ma jolie». По-французски это означает «моя прелесть». Должна признать, мне это нравилось.
Я смахнула с лица прядь волос и откинула голову, глядя в потолок. На плитке над папиной головой были отпечатаны пляжные сцены. Мне это пришлось по душе. От мысли, что, придя в себя, папа в первую очередь увидит пляж, а не голый белый потолок, становилось чуть легче.