— Я решил, что именно та дорога является частной, — Паркер мило улыбнулся сторожу. — Простите, что мы нарушили границу.
И тут я приметил еще кое-что: рядом с будкой сторожа сидел огромный волкодав. Он грелся на солнышке и смачно зевал, демонстрируя клыки, каждый из которых был размером с кинжал Челлини. От их вида у меня по спине поползли мурашки.
— Проваливайте! — рявкнул сторож. — На досуге научитесь читать.
Объемистую талию сторожа опоясывала портупея, а из кобуры торчала рукоятка револьвера. Это был кольт сорок пятого калибра, и его рукоятка была отполирована пальцами от частого употребления.
— Не нужно грубить, — укоризненно промолвил Паркер. — Кто угодно может ошибиться.
— Да, — согласился сторож, — и первой ошиблась ваша мать, когда не воспользовалась противозачаточной таблеткой. — И он заржал, как жеребец.
Паркер вспыхнул.
— Ваше замечание оскорбительно, — сухо сказал он. — Я буду жаловаться вашему хозяину.
— Катись отсюда! — прорычал сторож. — Убирайся отсюда на этой куче железного лома, пока я не дал тебе более веский повод для жалобы.
Нам ничего не оставалось, как быстренько ретироваться в ту сторону, откуда приехали. Я следил за сторожем в зеркальце заднего вида. Он стоял посередине дороги и смотрел нам вслед, толстый и бесчувственный.
— Очаровательный добряк, — сказал я.
— Другой ни в чем не уступает ему. Ночью они дежурят вместе.
— Вы видели собаку?
— Собаку? — он посмотрел на меня. — Какую собаку?
— Прелестного волкодава с клыками, как кинжалы. Вид у него даже более свирепый, чем у сторожа, и он очень голоден. Да и проволока отточена, как бритва. Думаю, мне не помешает застраховаться.
— Если вы имеете в виду деньги, то от нас вы не получите и цента сверх оговоренной суммы, — распалился Паркер.
— Именно это я и имею в виду. С псом придется считаться. Должно быть, приятно смотреть, как это кроткое животное пускает слюни в темноте. Да, старина, думаю, нам придется несколько изменить условия договора.
— Тысяча или ничего, — хмуро отрезал Паркер. — Так что умерьте ваши аппетиты.
— Следует пересмотреть вашу позицию. Спрос рождает предложение. Бретт за информацию может отвалить мне больше. И не говорите мне «умерьте ваши аппетиты», пока не узнаете, сколько я запрошу. — Я глянул на него и увидел, как сузились глаза Паркера — мой намек попал в точку!
— Не проделывайте свои фокусы на мне, Джексон!
— Переговорите с Германом. Я хочу на пять сотен больше, или выбываю из игры. Толстяк не упоминал ни о сторожах, ни о стене с проволокой, тем более и речи не было о волкодаве. Он подал все это дело так, как будто его можно было выполнить даже во сне.
— Предупреждаю вас, Джексон, — прошипел Паркер, — оставьте ваши фокусы. Мы заключили сделку, вы получили задаток, так что придется идти с нами до конца.
— Полностью согласен с вами, но гонорар необходимо увеличить до полутора тысяч. Мы живем в двадцатом веке, и я не привык иметь дело с собаками.
— Вы берете тысячу или пожалеете об этом разговоре, — руки Паркера с силой сжали руль. — Еще никто безнаказанно не мог шантажировать меня!
— Не надо нервничать. Это Герман во всем виноват.
Ничего не ответив, Паркер резко увеличил скорость, так что вскоре мы были на вилле.
— Пойдем к Герману, — заявил Паркер.
Тот сидел на огромном стуле. При первых же словах Паркера он побагровел, но все же выслушал мои претензии.
— Я не позволю делать из нас дураков! — распинался Паркер, и его глаза метали молнии.
Герман внимательно смотрел на меня.
— Было бы лучше, если бы вы оставили свои увертки, мистер Джексон.
— Какие увертки? — я безмятежно улыбнулся. — Ну что для вас какие-то пять сотен. А они нужны мне для дополнительной уверенности. Хотел бы я, чтобы вы увидели сторожа и полюбовались на волкодава. А стена…
Какое-то время он размышлял.
— Согласен, — сказал он, улыбаясь. — Я ничего не знал ни о сторожах, ни о собаке. Я прибавлю еще пять сотен, но больше вы не получите и цента.
Паркер издал негодующее ворчание.
— Не волнуйся, Доминик, — хмуро сказал Герман. — Если ты знал о собаках, тебе следовало бы проинформировать меня об этом вчера.
— Он шантажирует нас! — бушевал Паркер. — Нужно быть дураком, чтобы пойти на его условия! Разве теперь он остановится…
— Предоставь это решать мне, — оборвал его Герман. Сам он оставался невозмутим, как китаец во время чайной церемонии.