Нужно быть нечутким человеком, чтобы не понять фальшь такого положения. Но Ге был чуток. Через несколько лет, когда он в последний раз (и навсегда) найдет себя в искусстве, в живописи, он признается: «Прошлые два года мне стоили так дорого, что теперь приходится и отдуваться, — и то слава богу, что работой могу закрыть образовавшуюся дыру»[65].
Лев Николаевич говорил: чтобы вырезать и наложить заплату, надо знать размер дыры. Ге не знал размера дыры. После смерти Ге сыновья его будут враждовать. Петруша захочет продать имение, Колечка не пожелает покинуть свою хату; они будут зло и раздраженно упрекать друг друга, — братья.
Николаю Николаевичу и при жизни придется убедиться, что дыра больше, чем казалась, что заплату к ней не подобрать. До грустных дней, когда люди, близкие по духу, разочаровались в том, что он проповедовал, решили «расстричься», он дожил.
Но не дожил — и не дожил бы, наверное, протяни он лишний десяток лет, — до новых мыслей о переустройстве общества: метлу надо не по прутикам ломать — рубить. Впрочем, Ге был человек увлекающийся…
Ленин писал про учение Толстого:
«Его устами говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая уже ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними»[66].
…Морской дух не спешил возвращать жемчужину. «Уход» Ге не состоялся. Любви и добра не хватало в стенах собственного дома.
Писатели, которых Ге называл «учителями жизни» — Толстой, Достоевский, — любили рассказывать про жизнь семьи. Наблюдая одну, две ячейки, они открывали жизнь во всем улье.
Обитатели хутора Плиски за стол садились так: на одном конце — Николаи Николаевичи, старший и младший, племянница Зоя с мужем; на другом Анна Петровна с невесткой, Екатериной Ивановной, и Петр Николаевич, когда приезжал в имение.
Считалось, что рассаживаются по принципу — вегетарианцы и «мясоеды». Старший Николай Николаевич убежденным вегетарианцем не был, но, когда ел мясо, все равно оставался на своем конце стола.
Николай Николаевич младший, кажется, успокоился, пашет и косит, старается быть добрым. «Семейная моя жизнь очень хорошая. И жена хорошая, послушная и добрая женщина…»[67]. Он хочет быть довольным тем, что имеет. Лев Николаевич и отец в этом ему помогают. Колечка гостит у Толстых, отец посылает ему записку о том, что делается на хуторе: теленок весел и здоров, «овечка еще не окотилась»[68]. Колечка пишет в том же духе: он навестил князя Хилкова, последователя Толстого, но об этом расскажет по приезде, «пока же прошу только насчет теленка и овечки». Просит настоятельно, чтобы Гапка брала их на ночь в хату.
Колечка, кажется, пристроен наконец.
Несколько раньше, в пору отказа от собственности, Ге спешил обрадовать Толстых, писал Софье Андреевне: «Скажите милому Старику, что Колечку считают юным Иоанном около него. Это мне передала тетка — она от кого-то из глуши… это узнала. Меня это порадовало»[69].
Анна Петровна сетовала, что вот Николая Николаевича крестьяне отличают, а сына Колечку и вправду принимают за своего.
Про отказ Николая Николаевича от собственности она писала Софье Андреевне: «Так тяжело для человека, у которого ничего нет, кроме семьи, не иметь и того скромного счастья, на которое имеет право самый обыденный и скромный человек. Что-то в вашей семье, да я знаю, как вы умеете все примирять и сглаживать, счастливица! У меня нет этого таланта»[70].
Муж племянницы Зои, местный фельдшер Григорий Семенович Рубан-Щуровский, тоже был последователем Толстого. Он был, видимо, вполне образованный человек — известны его споры с Ге и переписка с Толстым на тему об отношении искусства и жизни. Он и на гитаре играл очень хорошо.
67
Письмо Н. Н. Ге-сына к Л. Н. Толстому. — Архив Государственного музея Л. Н. Толстого, 89/3, № 14.