Гордились студенты Сорбонны не только древностью своего университета, но и особыми правами, сложившимися на протяжении многих веков. В былые времена студентам было предоставлено право самим выбирать себе преподавателей. Короли Франции милостиво даровали в Средних веках целый ряд привилегий для «бурсаков». Университету предоставили даже свою особую юрисдикцию, освободив от ряда налогов и повинностей. Для того чтобы университет имел доходы, ему разрешили завести собственную почту. (Но, увы, почту отменили уже в 1719 году.) Студенты жили корпоративно и имели свои выборные органы власти. Каждый из них согласно неписаному закону вносил в общую казну свою долю («бурсу») в соответствии с имущественным положением. Бурсаки любили погулять и с шумом и песнями по ночам перебирались на правую часть Сены, где их и отлавливали блюстители порядка за выходки, нарушавшие общественный порядок. Но… в разгульной жизни студентов принимали участие и профессора. Когда эти жалобы доходили до монарха, он неизменно покрывал бурсаков — прощал. А в XIII–XIV веках помещения Сорбонны официально признавались неприкосновенными — в комнату к студенту не мог войти не только представитель правопорядка, но даже кредитор!
Иное дело XX век, когда студентам самим надо было заботиться о жилье в городе и платить за него немалые деньги. Определившись на факультете, Гумилёв начал искать квартиру. Можно было отправиться в район Страсбургского бульвара, предместье Сан-Мартен, Тюрбиго и на примыкающие к ним небольшие улицы, где стоимость комнаты колебалась от сорока до пятидесяти франков в месяц. У Гумилёва на месяц было сто рублей, то есть двести шестьдесят шесть франков. Можно было поискать квартиру в Латинском квартале, где располагались доходные дома. Новые знакомые по факультету объяснили, что объявления о сдаче меблированных квартир вывешиваются на воротах или дверях на желтой бумаге, а на белой бумаге сообщается о свободных квартирах без мебели и они намного дешевле. Гумилёв решил не экономить и облюбовал бульвар Сен-Жермен, расположенный по левому берегу Сены против Лувра и Тюильри, где находились дома аристократов и от которого до Сорбонны и знаменитого театра Одеон, расположенного неподалеку от Люксембургского парка, было рукой подать. В Сен-Жерменском предместье располагалось также множество высших учебных заведений, несколько министерств, большинство посольств (в том числе русское посольство и консульство на улице Рю де Гренелл). На востоке квартал ограничивался мостом Искусств, сооруженным для пешеходов еще в 1804 году.
Гумилёв поселился в угловом трехэтажном доме 68 на бульваре Сен-Жермен. Теперь он получал корреспонденцию из России в своем доме через консьержа, мимо которого проходил каждый день.
Многое удивляло поначалу молодого царскосела: очень уж рано, в восемь часов утра, начинался в Париже рабочий день. Больше всего его поразила подземная железная дорога — метрополитен, который в Париже начали сооружать с 1898 года. Как раз тогда строилась пятая линия. Плата в метрополитене была несколько выше (двадцать пять сантимов в первом классе и пятнадцать — во втором), чем в омнибусе или трамвае. С интересом Николай Степанович наблюдал за посетителями кафе, которые не снимали шляпы, садясь за столик. Даже в театрах мужчины не снимали шляп до тех пор, пока не поднимался занавес. Заходя в кафе, он знал, что нужно иметь при себе мелкие деньги, чтобы дать гарсону на чай десять су, а в ресторане — пятнадцать-двадцать. Сдачи давать с чаевых было не принято. За чистку сапог на улице нужно было отдавать двадцать су. Большие дорогие бульвары имели деревянную мостовую с широкими асфальтированными тротуарами, по сторонам которых росли каштаны.
По выходным дням и иногда в среду Николай Степанович отправлялся на правый берег Сены в сторону парка Монсо, неподалеку от которого находилась русская православная церковь на улице Дорю, 12. В одиннадцать часов утра там начиналась обедня.
По утрам мальчишки с пачкой газет выкрикивали на шумных бульварах и площадях: «„Фигаро“ — пятнадцать сантимов!» На улицах продавались в основном политические периодические издания. В киосках Гумилёву попадались русские газеты, их насчитывалось всего полторы сотни из выходивших в Париже трех тысяч изданий. По представлениям Гумилёва это было очень много, хотя Париж в ту пору уже насчитывал почти три миллиона человек, среди которых двести пятьдесят тысяч были иностранцами.