В общем, к началу октября у меня собралось три сотни кандидатов в будущие егеря в чинах от прапорщика до поручика, из которых нужно было отобрать три десятка самых перспективных.
Для этого я разработал целую систему тестов и проверок, начиная от десятикилометрового бега и заканчивая списком простеньких логических задачек, не требующих особого образования – с ним у армейских офицеров далеко не всегда все было хорошо – а проверяющих исключительно живость ума.
- Я здесь, – общее собрание пришлось организовывать в здании публичного театра в Головкинском доме на Васильевском острове, другого подходящего помещения в Питере банально не нашлось, а устраивать все это дело под открытым небом было банально холодно, - чтобы объяснить вам, почему записываться в отдельный опытовый офицерский егерский взвод – плохая идея!
Для меня на сцене сладили небольшую трибуну, и я перед началом отбора решил обратиться к кандидатам со вступительным словом. Ну и конечно, я не мог не попробовать прием, которым вроде бы Амундсен – или Скотт, не помню уже – завлекали людей присоединиться к своей полярной экспедиции. Если сразу сказать, что будет тяжело, что большинство из них не справится, и вообще все начинание весьма сомнительно, у слушателя сразу возникает внутренний протест и желание доказать обратное.
- Ну а кто останется и успешно пройдет все испытания, получит не только повышенный оклад, рост в званиях соответствующий гвардейским, – гвардейские звания традиционно опережали армейские на две ступени, то есть потенциально прошедший все испытания офицер спустя год-два мог вновь вернуться в армию только уже не подпоручиком а штабс-капитаном, - но и мое личное благоволение.
Последнее же в стране, где вся система была завязана на одного человека – императора – и вовсе исчисления в дензнаках не имело.
Вообще, отвлекаясь немого в сторону от прямой линии повествования, хотелось бы затронуть как раз мои отношения с императором Александром Павловичем, будущим Благословенным. Впрочем, последнее – это не точно, мало ли куда усилено пинаемая мною телега истории умудрится завернуть. Может еще какой-другой эпитет тому правителю подберут.
Так вот исходя из всего вышеизложенного у стороннего наблюдателя могло бы сложиться мнение, что я всем и силами пытался уже в эти годы проложить себе место на императорский трон, заранее готовя трамплин для будущего прыжка. Это с одно стороны действительно так, а с другой – совершенно, как это не парадоксально, наоборот.
Конечно, мне знающему в общем и в целом ключевые точки на линейке Российской истории, очень хотелось бы исправить кое-какие моменты. Например, спасти Москву от сожжения в двенадцатом году. Ведь это не только миллионы рублей, потраченных на восстановление первопрестольной и удар по самолюбию государства, но и десятки навсегда потерянных архитектурных памятников, чью ценность и в деньгах то измерить практически невозможно. Или то же «Слово о полку Игореве», оригинал которого, если мне память не изменяет, погиб в том самом злосчастном пожаре, как оценить эту потерю? И я уж не говорю о сотнях и тысячах жизней простых людей, которые тогда погибли в огне, охватившем древнюю столицу.
Именно для этого, для мелких корректировок истории, мне нужно было влияние, очки которого я всеми силами зарабатывал в глазах Александра, один за другим доводя до ума проекты и пророча всякое-разное направо и налево.
С другой стороны, предложи мне кто-нибудь в тот момент занять императорский трон, я бы без сомнения отказался, даже если бы был уверен с своей способности удержать его в своих руках, что совершенно не очевидно. В эти годы, я был крайне далек от бесконечных придворных интриг, от повседневных забот, от ежедневного ручного управления огромным кораблем, под названием Российская империя. Очевидно, что когда Александр соглашался занять трон, он тоже думал, что сможет мгновенно начать кажущиеся ему необходимыми преобразования и быстро привести страну к если не общему счастью и царству божьему на земле, то к лучшей жизни – точно. И только умостив свой тощий зад на подушечку красного бархата, столь притягательную для слабых умом и мятежных духом, он понял, что любое резкое движение штурвалом грозит либо опрокидыванием судна, либо, как это было с Павлом, сменой капитана.
Я же в это время был как бы в таком себе стеклянном аквариуме, в хорошем смысле этого слова. С одной стороны меня практически не ограничивали в созидательной деятельности, не позволяя только лезть в принципиальные политические вопросы – хотя и там мне было что сказать – и с другой – полностью ограждали меня от внешних влияний, от интриг, от обычной для двора лести, зависти и прочего дерьма. Заставь меня, к примеру, сесть на трон и нырнуть с это болото с головой, я был совершенно не уверен, что мне удастся оттуда выплыть. Скорее наоборот: уверен, что не удастся.