Ещё в начале 1820-х годов (когда Россия готовилась оказать военную помощь восставшим грекам) Дибич разработал смелый и энергичный план. Теперь он получил шанс его реализовать. Вместо бесконечной осады дунайских и черноморских крепостей русская армия двинулась через Балканский хребет — впервые за всю историю войн с Турцией. Во второй половине июня Николай читал восторженный рапорт Дибича: «Государь! Господь благословил усилия храбрых и несравненных войск, которых Вашему Величеству угодно было доверить моему командованию. Балканы, считавшиеся непроходимыми в течение стольких веков, пройдены ими в три дня, и победоносные знамёна Вашего Величества развеваются на стенах Миземврии, Ахиолы и Бургаса, среди населения, которое встречает наших храбрецов, как освободителей и братьев…»
Ещё несколько переходов — и 8 августа при виде идущих на штурм русских колонн бежали защитники Адрианополя (нынешнего Эдирне), считавшегося второй столицей Оттоманской империи и бывшего последним оплотом на пути к Константинополю. Передовые русские отряды доходили до Визы, «старой Византии» в 40 верстах от Константинополя. Английский наблюдатель заметил, что с турецкой стороны характер войны можно было описать возгласом «Спасайся, кто может!». В Петербурге вспыльчивые патриоты мечтали, чтобы «пробили поход русские барабаны в Константинополе, и слава для России и Государя была бы вечна»[229]. В Москве «екатерининские старики» вспоминали былое и жалели, что турецкая столица не взята русским войском.
Николай же прекрасно понимал, что Константинополь был запретным плодом. Контроль над черноморскими проливами и, следовательно, Малой Азией, самой удобной дорогой с Запада на Восток, был таким лакомым куском для любой «великой державы», что попытка России его заполучить автоматически объединяла против неё всю Европу. Император буквально умолял Дибича не допускать занятия турецкой столицы. Министр Нессельроде разъяснял: «Мы не хотим Константинополя. Это было бы самым опасным завоеванием, которое мы могли бы сделать… Его Императорское величество считает, что положение вещей, существующее в Османской империи, должно быть сохранено самым строгим образом»[230].
Именно на основании такого взгляда Николая 2 сентября 1829 года был подписан Адрианопольский трактат, сохранявший европейскую границу империй по реке Прут. Россия при этом получала новые территории на Кавказе (между Кубанью и Грузией), султан признавал русские приобретения в результате персидской войны. Проливы Босфор и Дарданеллы были открыты для беспрепятственного коммерческого судоходства. Турция выплачивала крупную контрибуцию. Важным успехом Николая стало признание автономии Греции, которая уже через год, в 1830-м, стала независимой. Классик марксизма Энгельс, а вслед за ним советская историческая наука признавали, что независимость Греции была обеспечена именно русской армией[231].
Дибич стал генерал-фельдмаршалом и полным георгиевским кавалером.
А Николай… позволил себе заболеть. Лёгкие недуги император переносил на ногах, но тут, видимо, ослабел настолько, что, выйдя ночью на шум внезапно упавшей вазы, поскользнулся на паркете и упал, ударившись головой о шкаф. Долгое время он пролежал на холодном полу (дело было в конце октября), никем не замеченный[232]. Простуда вылилась в «лихорадку с жаром и воспалительными процессами», да такую, что врачи переполошились. К Николаю не пускали никого, кроме императрицы. Она, с заплаканными глазами, выходила к придворным сообщать новости о ходе болезни и спрашивала, «нет ли чего пересказать для развлечения». Царь страшно исхудал, «во всех чертах его отражались страдание и слабость». Только 18 ноября к нему начали пускать самых приближённых, но и тогда им было велено «всемерно стараться не проронить ни единого слова, которое дало бы работать его голове». 8 декабря Николай, ещё худой и бледный, впервые появился в театре, а 10-го сам писал Дибичу: «Милосердие Божье на этот раз сохранило меня жене и детям; чувствую только слабость в ногах, однако я могу сесть верхом и, следовательно, готов на службу»[233].
К тому времени особый секретный комитет пришёл к мнению, выраженному министром Нессельроде так: «Сохранение Турции более выгодно, чем вредно действительным интересам России… никакой другой порядок вещей, который займёт её место, не возместит все выгоды иметь своим соседом государство слабое, постоянно угрожаемое революционными стремлениями своих вассалов и вынужденное успешною войной подчиниться воле победителя»[234].
230
Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало XX века. М., 1978. С. 94.
231
Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало XX века. М., 1978. С. 95.
233