Никса никто заменить не мог. Александра одолевали тяжелые мысли. Немного легче стало в Югенхайме, где он с родителями и Дагмар провел несколько дней по пути в Россию. Здесь молодой человек близко познакомился с датской принцессой, и она вызвала сочувственную симпатию. Бедная! Ей ведь тоже, как и ему, так нелегко!
Горе сблизило молодых людей. Они подолгу гуляли вдоль Рейна. Разговаривали и почти всегда об усопшем, память которого была дорога обоим. Эти прогулки и собеседования протекали под неусыпным и поощрительным взглядом императора Александра II. Трудно сказать, в какой момент в голове царя возникла, казалось бы, тогда совсем неуместная мысль: женить сына Александра на датской принцессе. Во всяком случае именно в Югенхайме царь высказал вполне определенно мечту «оставить дорогую Дагмар возле нас». Тогда никто не принял всерьез это замечание царя. Никто… кроме, может быть, самой Дагмар.
Потом, когда самое невероятное случится и дочь датского короля все-таки сделает такую блестящую брачную партию, при разных дворах, в высшем свете России будут многократно обсуждать эту необычную историю. Некоторые станут злословить, утверждая, что принцесса после смерти одного цесаревича «бегала» за другим, осаждала его и в конце концов «взяла штурмом крепость». Среди великосветских «львиц» и «пантер» быстро утвердилась именно эта точка зрения. Ее разделяли и некоторые другие завсегдатаи петербургских салонов, не понимавшие, как же так получилось, что невеста одного брата стала женой другого? Это действительно было достаточно необычно для брака лиц императорской фамилии. Была здесь некая тайна или все произошло по воле случая? Был ли это брак исключительно по расчету или он являлся союзом любящих сердец?
Дагмар дала свое согласие стать женой Николая Александровича лишь тогда, когда в ее душе появилось большое чувство к русскому престолонаследнику. Они полюбили друг друга. Но, когда через два года после того она венчалась с младшим братом умершего, она и тогда любила своего суженого. Она любила одного, она любила и второго. Здесь не было притворства. Вся ее жизнь с Александром III наглядно подтвердила искренность ее чувств. Конечно, наивно полагать, что юную Дагмар не манила сладостная перспектива стать царицей огромной империи, жить и сверкать при самом богатом и блестящем дворе Европы.
Ее самолюбивая и чрезвычайно чуткая натура не могла оставить без внимания и практическую сторону замужества. Став русской царицей, она смогла бы помогать своей бедной Дании, которой грозили опасности со всех сторон. Но, при всех трезвых расчетах и прагматических раскладах, в основе брака все-таки была чистая и возвышенная любовь к человеку, которому она сказала «да». Как зарождалось это чувство, почему оно зародилось, — тайна непостижимая. И не надо ее разгадывать; она навсегда останется достоянием лишь тех, кому дана, кому ниспослана.
Ничего в Югенхайме Дагмар императору не ответила. В состоянии глубокого потрясения вернулась во Фреденсборг и проводила дни в молитвах и слезах. Родители и близкие не на шутку встревожились. Их милая Минни, такая живая, такая беззаботная превратилась в тень, обрекла себя на горькое одиночество. Она никого не хотела видеть, потеряла аппетит, и улыбка не появлялась на ее лице. Почти через две недели после возвращения домой принцесса получила письмо из Югенхайма от русского царя, полное ласки, добрых слов утешения. В нем же она нашла и нечто такое, что заставило ее истомленное сердце затрепетать. Александр II написал, что очень, очень желал бы, чтобы Дагмар навсегда осталась в их семье. Намек был достаточно очевиден. Речь могла идти лишь о замужестве.
Дочь короля многое передумала и перечувствовала. Она не только любила умершего, но и уже сильно привязалась к царской семье, к загадочной стране России, религию, обычаи и язык которой она усердно изучала еще с прошлой осени. Принцесса жила этим последние месяцы и вдруг потеряла все сразу. В этой непростой ситуации нельзя было сказать лишнее слово, невозможно было проявить неделикатность. Ее знакомство с принцем Александром столь мимолетно, так окрашено горестным событием, что ни о чем другом думать не было сил. Молчаливый, совсем непохожий на покойного жениха, он не пытался завоевать ее расположение, что было вполне понятно и объяснимо. Они вместе рыдали у тела Никса, и эти слезы, эта тяжелая потеря их сблизила. Потом уже, когда они беседовали на берегу Рейна, он много ей рассказывал о старшем брате, и она поняла как он ему был дорог. И душевные симпатии двух молодых людей, чувства к уже умершему, объединили живых. Расстались друзьями и договорились писать друг другу.
Дагмар не думала, что уже скоро надо будет отвечать на определенное предложение, надо будет искать трудные слова о себе, о своем будущем. Она их нашла. Она написала замечательное письмо царю, которое, при самом пристальном анализе, не могло бросить тень на ее добропорядочность, но оставляло надежду. «Мне очень приятно слышать, — писала Дагмар, — что Вы повторяете о Вашем желании оставить меня подле Вас. Но что я могу ответить? Моя потеря такая недавняя, что сейчас я просто боюсь проявить перед ней свою непреданность. С другой стороны, я хотела бы это услышать от самого Саши, действительно ли он хочет быть вместе со мной, потому что ни за что в жизни я не хочу стать причиной его несчастья. Да и меня бы это скорее всего также не сделало бы счастливой. Я надеюсь, дорогой Папа, что Вы понимаете, что я этим хочу сказать. Но я смотрю на вещи так и считаю, что должна об этом Вам честно сказать». Она оставляла право решающего хода за цесаревичем, проявив этим и такт, и ум.
Цесаревич, выказывая симпатию к датской «сестре и подруге», не склонен был строить далеко идущих планов. Но расположение к ней у него уже было. Еще в начале мая он писал матери: «Грустно было покидать милый Югенхайм, где так приятно живется, и в особенности было хорошо, когда была там с нами милая душка Дагмар; когда-то мы ее увидим, неужели она не приедет сюда? Можно сказать, что вся Россия ее полюбила и считает ее Русскою». Однако Александр был противником скорых решений, а обсуждать свою женитьбу чуть ли не у гроба умершего брата считал просто неприличным. Вскоре после похорон отправил небольшое любезное письмо Дагмар, и в их переписке наступил затяжной перерыв. Она не могла ему писать по нормам этикета. Ведь она все еще в трауре и что она может сообщить? Он же не писал потому, что не знал, что сказать, так как еще не мог разобраться в своих чувствах. Но на стороне маленькой датчанки было время и еще один мощный союзник: император Александр II.
Шли недели, и цесаревич Александр все чаще и чаще вспоминал такое милое существо, с которым его свела судьба в Ницце. Раны душевные затягивались, и земные заботы и страсти проявлялись сами собой. 25 июня 1865 года занес в дневник: «С тех пор, что я в Петергофе, я больше думаю о Dagmar и молю Бога каждый день, чтобы Он устроил это дело, которое будет счастье на всю жизнь. Я чувствую потребность все больше и больше иметь жену, любить ее и быть ею любимым». Эти настроения постоянно подогревали разговорами отец и мать. Мария Александровна даже написала датской королеве Луизе и пригласила ее с дочерью погостить у них в Петергофе. Королева откликнулась любезным письмом, благодарила царя и царицу, но с грустью сообщила о невозможности приехать «в этом сезоне», так как Дагмар требуется теперь полный покой и ей необходимо принимать морские купания. К этому королева сочла нужным присовокупить, что дочь будет и дальше заниматься русским языком.
Александр II объяснил сыну, что такой ответ на языке династической дипломатии означает следующее: мать просто опасается, как бы подобный приезд не вызвал разговоры о том, что королева и король желают любой ценой поскорее выдать свою дочь замуж, лишь бы не потерять случай. Император предложил выждать время, и тогда все будет хорошо. Цесаревич же был настроен вполне определенно и записал: «Кажется, сама Dagmar желает выйти замуж за меня. Что же касается меня, то я только об этом и думаю и молю Бога, чтобы Он устроил это дело и благословил бы его». Но дорога к брачному венцу требовала времени и терпения.