Репенин, докурив сигару, углубился в свои мысли.
Софи с отъезда писала мало. Из-за границы приходили больше открытки или телеграммы. Один, без жены, на первых порах он скучал и огорчался. Хотелось верить, что между ними всё как-нибудь само собой уладится и жизнь пойдёт опять по-старому. Затем недавнее безоблачное счастье стало казаться лишь сказкой, которую он сам себе выдумал и которой, как ребёнок, поверил… Он начал даже отвыкать задумываться о жене и будто примирился. Но всякий раз, когда кто-нибудь о ней справлялся, было неприятно и неловко.
С Адашевым за целый день не пришлось ни минуты остаться вдвоём. Это избавило от необходимости притворяться или глупо отмалчиваться перед добрым приятелем. Репенин рад был, что судьба послала жандарма с мотором и охотничьими рассказами.
Он молчаливо уткнулся в поднятый воротник николаевской шинели. Спутнику казалось, что он дремлет.
Въехали в чистенький кирпичный городок, Гумбинен. Когда миновали вокзал, Репенин перегнулся вдруг к жандарму, прося задержать ход. Он поднялся во весь рост и стал вглядываться в темноту.
Адашев удивился:
– В чём дело, Серёжа?
Репенин не отозвался сразу. Только усевшись назад рядом с Адашевым, он тихо ответил:
– Это я на случай войны. В первый же день мои гусары будут взрывать вон ту водокачку.
– Ты прямо фанатик! – воскликнул Адашев и громко рассмеялся.
– Ты это о чём? – спросил Репенин.
– Не сердись, Серёжа. Просто вспомнилась любимая поговорка моей старой нянюшки: кто, бишь, о чём, а шелудивый о бане.
Репенин неодобрительно мотнул головой:
– У солдат поверье есть, Алёша: насмешников ни судьба, ни пуля в бою не милует.
В ответ Адашев опять самоуверенно и беззаботно захохотал.
Перед мостом через речку, по которой шёл рубеж между империями, жандарм затормозил и остановился у закрытого шлагбаума. Услышав шум мотора, из сторожки вышли двое солдат. За ними следом унтер-офицер. Он тотчас же узнал жандарма и без всяких формальностей махнул солдатам, чтоб отворили.
За мостом перед ними открылся другой шлагбаум, у которого, в шинелях и папахах, стояли русские пограничники. Машину сразу стало потряхивать.
– Не взыщите – Россия… – усмехнулся жандарм, чуть не наехав в темноте на валявшееся бревно.
– Великодержавные кое-каки! – бросил Адашев угрюмо молчавшему Репенину.
Жандарм подъехал к низенькому выбеленному казённому дому с палисадником. В дырочках сплошных оконных ставень был свет. Из-под ворот с громким лаем выскочило целое семейство фокстерьеров. Собаки закружились, выражая радость дикими прыжками.
Жандарм слез.
– Не откажите, господа, на огонёк, чем Бог послал…
– Вот прилип! – раздражённо прошептал Адашев.
Но делать было нечего. Зайти хотя бы ненадолго принуждала простая вежливость.
На крыльце бросились их раздевать вестовые в холщовых гимнастёрках. Тесная передняя была уже завалена одеждой. Из соседней комнаты доносились оживлённый говор, смех и звон посуды.
За накрытым столом с самоваром, кренделем, фруктами, бутылками и всевозможными закусками сидело человек пятнадцать мужчин и женщин. Хозяин был встречен весёлыми возгласами: «Несут… Несут… Именинник!..» Все шумно встали.
Жандарм самодовольно подвёл спутников к улыбающейся красивой брюнетке в пёстром платье и больших бриллиантовых серьгах:
– Моя хозяйка…
Мужское общество было смешанное: таможенные чиновники, путейцы и окрестные помещики. Среди них выделялись гусарские доломаны трёх однополчан Репенина, ещё засветло вернувшихся из Роминтена.
Дамы, все как на подбор молоденькие и недурные собой, окружали щёголя-инженера с лицом фавна, лениво перебиравшего струны на гитаре, богато разукрашенной перламутром. Рядом, в кабинете с драгоценными серебристо-красноватыми белуджистанскими коврами[208] и старым оружием на стенах, собирались играть в железку[209].
Адашев, с обычной брезгливой учтивостью, обошёл всех и прислонился выжидательно к простенку. Заметив, что он один, хозяйка на него нацелилась.
– Молод, красив, а словно ледышка! – томно растягивая слова, сказала она, взяв задорно Адашева за аксельбант.
Молодая красавица точно вся потянулась к нему и рассмеялась.
Но её влажные, яркие губы, громкий грудной смех, ослепительный оскал и смуглые колышущиеся плечи Адашеву показались вульгарными.
– Скажите, что вас заморозило: петербургский туман или великосветская разочарованность? – вызывающе спросила она, будто нечаянно притронувшись грудью к его рукаву.
208
Белуджистанский ковёр – ковёр из Белуджистана, исторической области в Азии, на юго-востоке Иранского нагорья.