Перенесёмся теперь в Могилёв, в Ставку, где находился в эти священные великие дни низверженный государь.
Не прибегая к сухим выдержкам из подлинных показаний «очевидцев», постараюсь нарисовать сжатую картину последних дней и часов царствования Николая Последнего.
Главнейшие источники, откуда я черпал материал для нижеизложенного, принадлежат таким крупным общественным и государственным деятелям, как А. И. Гучков, первый военный и морской министр Свободной России; генералы Рузский, Алексеев, Нарышкин; лейб-медик профессор Фёдоров; профессор Бехтерев, лечивший царицу и всю семью Николая Второго; герцог Лейхтенбергский; В. В. Шульгин и многие другие журналисты, военные или скромные обыватели, случайно попавшие на пересечение путей, которыми быстро катился к закату и угасанию Николай, этот догорающий метеор, печальный символ самовластья или безвластного, бесправного произвола… Не знаю, как вернее назвать.
Ещё 14 февраля тревога накрыла своими тёмными крылами приневскую столицу… И под этим знаком тревоги, народного волнения, надвигающихся забастовок, вспышек «голодного протеста» царь покинула Александровский дворец и явился в Ставку, где надеялся быть в большей безопасности среди преданных войск…
Конечно, и здесь, как везде, Николай получал самые подробные донесения о том, что происходит в столице и во всей России. Но по привычке и по свойству своего духа он не верил никому, даже тем п е р в ы м лицам в государстве, которым сам вручал верховную власть над армией и над страной или кого назначал под давлением Алисы Гессенской и её немецких друзей…
Но самой царице он верил всё же больше, чем остальным, понимая, что интересы их обоих очень близко и тесно сходятся.
После целого ряда телеграмм Алисы из Царского Села, в которых подробно и очень правдиво говорилось о событиях, развернувшихся в Петрограде, вечером 27 февраля пришла, наконец, самая тревожная весть: столица во власти народа и восставших войск… Царскому Селу угрожает та же участь… Алиса выражает опасение за безопасность детей и свою собственную…
– Просите ко мне генерала Алексеева! – приказал Николай. – И чтобы генерал Цабель потом явился.
Ординарец поспешил исполнить приказание, а Николай ровными шагами начал мерить пространство просторного, ярко освещённого салон-вагона, отделанного в ликующих светло-зелёных весенних тонах… Такой же ковёр, словно луговой дёрн, покрывал весь пол… Но смутны и темны были думы того, кто ходил взад и вперёд по вагону, как бродит в клетке загнанный зверь, предчувствуя неминуемую близкую беду…
Явился Алексеев.
– Слышали… знаете, генерал?.. Дело серьёзнее, чем мы думали с вами!.. Гарнизон столицы прямо обуян безумием. Государыня мне сообщает… Вот… смотрите…
И с подчёркнутым доверием протянул плотный исписанный листок «высочайшей телеграммы» бледному, даже угрюмому на вид генералу.
Почтительно приняв и пробежав глазами депешу, генерал отдал её обратно:
– Всё верно, ваше величество… как я вам имел честь доложить ещё вчера… Но ваше величество полагали, что это не так опасно… А между тем я ещё и нынче…
– Вижу, вижу… я ошибался! – перебил Николай. – Но что делать теперь? Неужели нет другого выхода? Кроме уступок этим… негодяям? Нет способа обуздать этих… Ну, словом, подавить безумный мятеж?..
- Р е в о л ю ц и ю трудно подавить, – подчеркнул Алексеев. – С нею можно только бороться, если есть ещё возможность…
– У нас ли нет такой возможности, генерал! – видимо начиная волноваться, недовольный «недогадливостью» собеседника, возвысил слегка голос Николай. – Миллионы штыков под руками… И мы…
– Эти штыки, государь, обращены на запад… Их очень трудно обратить сразу на восток… хотя бы и в небольшом количестве… не говоря уже о крупных боевых единицах… немцы всё знают, что у нас творится… Уйдут наши русские дивизии – их место быстро постараются занять прусские полки…
– Вздор!.. Но положим, что и так… Усмирив мятеж… ну, или подавив революцию, если вам так лучше нравится, мы сумеем снова отбросить врагов на их место…
– Вряд ли, государь. Куда забирается прусская каска, там она плотно садится, зарывает корни в землю. И, наконец, – перебросить значительную силу отсюда в столицу… за сотни вёрст… Сколько времени надо, какую дорожную организацию!.. Вагоны, паровозы… Вашему величеству известно…
– Знаю… знаю… каждая минута дорога… Ну, попробуем всё-таки, хотя бы небольшие части с разных точек фронта… Из числа верных, преданных войск… Вы наметьте, изберите подходящие полки, генерал… распорядитесь немедля…
– Простите, государь… Я не решаюсь брать на себя ответственности в таком… важном деле… Как можно решить вопрос о «преданности»? Разве гарнизон, гвардейские части, стоящие в столице, не считались наиболее верными?.. И…
– Понимаю, понимаю! – снова перебил Николай. – Вы боитесь, что штыки, посланные отсюда против народа, повернутся…
– Всё возможно, ваше величество!..
– Вижу, понимаю теперь, что всё возможно! – как-то особенно угрюмо, пытливо и недоверчиво глядя на Алексеева, отчеканил Николай. – Всё же, надеюсь, вы мне можете указать хотя бы на какую-нибудь подходящую часть армии, которая… ещё не способна изменить своему царю?.. Подумайте, подыщите… среди шестимиллионной громады наших войск…
Долго ещё длилось это последнее совещание, мучительное для обоих собеседников. Решено было по телеграфу известить Родзянку, что 1 марта Николай прибудет в Царское Село, где желает видеть его для переговоров об «ответственном министерстве» и других уступках, которые могут успокоить народ.
Красный, озлобленный, вышел из вагона Алексеев.
Побледневший, осунувшийся, шагал Николай по зелёному мягкому ковру.
Наконец ему доложили о новом посетителе.
Вошёл Иванов[660], плотный пожилой генерал с широкой окладистой серебристой бородою.
– Ваше величество!
– Да, да, прошу вас! – сразу овладевая собой, принимая обычный, любезно-непроницаемый вид, встрепенулся Николай. – Я хотел вас видеть… Вы, конечно, знаете?.. Так вот мне пришло в голову… Садитесь… слушайте!..
Беседа длилась недолго.
Выслужившийся из тёмной среды, исполнительный фронтовик только и повторял, слушая царские речи:
– Так точно, ваше величество!.. Всё исполню, государь! Можете положиться на меня и на этих молодцов! Эти не выдадут… Если, по правде сказать, остальная армия и ненадёжна после разных слухов и речей, которых наслушались от агитаторов… то уж на «георгиевцев»-то можно положиться! Каждый почти получил крест из рук вашего величества… Это – не безусые хулиганы, беспутные «эсдеки»… Еду немедленно… Всё исполню… И, с Божией помощью, в два дня очищу столицу от этой… шайки…
Ещё несколько тёплых слов… Объятие и поцелуй на прощанье…
Генерал скрылся.
Вслед ему ещё звучали нервные не то приказания, не то мольбы:
– Торопитесь!.. Каждая минута дорога… Я еду вслед за вами… Там Алиса… дети… Да поможет вам Бог.
Перед Николаем новый «верный холоп», генерал Цабель, конечно, из русских немцев, начальник военной охраны царского поезда, состоящей из двадцати человек Сводного полка и полуроты железнодорожного батальона.
– Мы должны выехать в Царское нынче же, по возможности – немедля! – приказал Николай. – Предупредите свиту. И пошлите кого-нибудь передать о моём отъезде генералу Алексееву… без бумаги, на словах… Поторопитесь!
В ночь на 28 февраля царский поезд двинулся навстречу событиям, закончившим печальную эпопею династии Романовых…
Он шёл кружным путём, на Лихославль и Тосно, словно желая обмануть зоркое народное око, скользя двойною змеёю вагонов двух литерных поездов.
В первом – начальник поезда, прислуга, канцелярия, военная охрана, чины железнодорожного батальона; во втором – Николай и его ближайшая свита: вечно полупьяный сухопутный адмирал Нилов; балагур и аферист, проныра Воейков; старый преданный граф Фредерикс, министр двора; затем генерал-адъютанты Нарышкин, герцог Лейхтенбергский-Романовский и человек двадцать конвоя.
660
Иванов Николай Иудович (1851 – 1919) – генерал-адъютант, генерал от инфантерии, член Государственного совета обороны; в 1914 – 1916 гг. – главнокомандующий Юго-Западным фронтом. В конце февраля 1917 г. отправлен с эшелоном георгиевских кавалеров в Петроград с диктаторскими полномочиями. В 1918 г. командовал белоказачьей армией у генерала Краснова.