M-me Литке благодарит за цветы, которые я послала от нас обоих.
Маня Плаутин страшно благодарит тебя.
Царское Село. 11 сентября 1915 г.
Мой дорогой, любимый,
День был такой серый, что мне даже взгрустнулось, но теперь солнце опять выглянуло из-за облаков. Окраска деревьев принимает теперь такие чудные оттенки, — желтые, красные, медные. Грустно подумать, что лето миновало и что приближается бесконечная зима. Странно было увидеть милое море. Но какое оно грязное! С болью в сердце увидела вдали “Александрию”[434], и вспомнила, с какой радостью мы ее всегда встречали, зная, что она отвезет нас на наш дорогой “Штандарт” и в шхеры! Теперь все это лишь сон!
Что это Болгария задумывает и почему Сазонов такой размазня? Мне кажется, что народ сочувствует нам и только министры и дрянной Фердинанд мобилизуют, чтобы присоединиться к неприятелю, окончательно раздавить Сербию и жадно накинуться на Грецию. Удали нашего посланника в Бухаресте, и я уверена, что можно убедить румын пойти с нами[435]. Правда ли, что собираются послать к тебе Гучкова и еще других с депутацией из Москвы? Тяжелое железнодорожное несчастие, от которого он один бы только пострадал, было бы заслуженным наказанием от Бога. Они заходят слишком далеко, и этот дурак Щербатов ничего не достиг зачеркиванием некоторых мест в их речах. Действительно, это — негодное правительство, раз оно не желает работать со своим Государем, но идет против него!
Я остаюсь в постели до завтрака, поездка в автомобиле меня растрясла, и я устала от посещений лазаретов три дня сряду. Хотелось бы знать, когда ты сможешь приехать и на сколько дней? И как ты устроился с Ал. насчет твоего отъезда?
Старик просил меня принять его сегодня вечером, и так как я знаю, что он должен повидать тебя, то я уже тебе телеграфировала. Он считает необходимым немедленно удалить С. Он сказал это Андр. Они предлагают на его место Макарова, но он совершенно не годится, так как нехорошо показал себя в истории с Гермогеном. Другой кандидат — редактор “Правительственного вестника” шталмейстер кн. Урусов, очень тебе преданный, религиозный (познакомился с нашим Другом), — думаю, что будет самым лучшим, — притом немедленно. Пишу тебе это для того, чтобы у тебя было ясно в голове, — он, может быть, представит тебе еще других кандидатов. История с В.[436] заходит слишком далеко. Он не появлялся больше в Синоде, потому что не желает слышать, как смеются над твоими приказаниями. Митрополит назвал твою телеграмму “глупой”, такая дерзость не должна быть терпима. Ты должен действовать метлой и вымести всю грязь, накопившуюся в Синоде. Весь этот шум из-за В. только для того, чтобы трепать имя нашего Друга в Думе. Когда С. принимал эту должность, он заявил своей партии в М., что соглашается исключительно только с целью избавиться от Гр., что он сделает все от него зависящее, чтобы в этом преуспеть. В Думе бились об заклад, что они помешают тебе ехать на войну, — а ты поехал, — говорили, что ты не посмеешь закрыть Думу, — но ты ее закрыл. Теперь они утверждают, что ты не можешь уволить С., но ты это сделаешь, — а также и тех епископов, которые сидели там и глумились над твоими приказаниями. Ты, наверное, не имел времени прочесть статьи об обвинении В. Синодом за прославление. Ты должен показать, что ты Государь (мы выгнали С. Ив. Т.[437]), и ее друг тоже полетит со своей нелепой, нелояльной, сумасбродной идеей о спасении России. Одни только напыщенные слова! Горемыкин должен ему сказать, что ты его выбрал, считая человеком, который будет работать для тебя и для церкви, а он оказался шпионом за действиями и телеграммами В. и Гр., взяв на себя роль их обвинителя, и сомневается в твоих желаниях и приказаниях. Ты глава и покровитель церкви, а он старается подорвать твой престиж в глазах церкви. Немедленно уволь, мой дорогой, его, а также Щербатова. Сегодня вечером он разослал циркуляр во все редакции газет, что им дозволяется печатать все, что угодно, против правительства (твоего правительства), — как он смеет? — только не против тебя. Но они делают все исподтишка, разными намеками, — он же играет в открытую, — действительно, настоящий глупец! Прошу тебя, назначь Хвостова на его место. Просмотрел ли ты его книгу? Он очень желает меня видеть, считает, что я одна могу спасти положение, пока ты в отсутствии (сказал это Андр.), хочет поговорить со мной по душе и высказать мне все свои мысли. Он очень энергичен, никого не боится, и всецело предан тебе, что самое важное в нынешнее время. Он делает бестактности, но можно предупредить его их не делать. Он хорошо знает Думских и не позволит им нападать ни на кого, и умеет говорить. Пожалуйста, дорогой, серьезно подумай о нем. Он не такой трус и тряпка, как Щ.[438]. Правительство должно быть налажено, как следует. Старику нужны хорошие, преданные, энергичные люди, чтобы помогать ему в его работе на старости лет. Он не может так продолжать, как сейчас. Ты ему должен сказать все, расспросить, — он слишком осторожен и обыкновенно ждет, чтобы его спросили, тогда он излагает свои впечатления и то, что знает. Поддержи его, покажи ему, что он тебе нужен, что ты ему доверяешь и дашь ему новых сотрудников, и Господь благословит его работу.
Возьми клочок бумаги и запиши себе, о чем тебе нужно переговорить, и затем дай эту бумажку старику, чтобы ему легче было запомнить все вопросы: 1)Самарин. 2) Щербатов — Синод, 3) Сазонов, 4) Кривошеин, тайный враг и все время неверен старику, — 5) как дать знать баронам, что Н. передал им великую ложь, будто он получил приказание из Царского преследовать баронов, — это нужно выяснить тонко и умело. Старик всегда просит, чтобы ты действовал быстро и решительно. Когда ты даешь категорические ответы или приказания, то ему гораздо легче, потому что они принуждены слушаться.
Я тебе надоедаю, мой бедный, но они приходят ко мне, и я не могу ничего другого делать для блага твоего, Бэби и России.
Будучи там, ты можешь все ясно и спокойно обсудить. Я также спокойна и тверда. Только когда нужно произвести перемены, чтобы избавиться от дальнейших безобразий и грязи, как теперь в Синоде под предводительством этого так называемого “джентльмена” Самарина, — я прихожу в ярость и умоляю тебя поторопиться. Он не смеет относиться к твоим словам, как к copy, — никто из министров не смеет поступать, как они это делают, после того, как ты так с ними говорил. Я тебе говорила, что С. глупый нахал. Вспомни, как он дерзко держался со мной в Петергофе прошлым летом в деле об эвакуации, его сравнение Петербурга с Москвой и т.д. Он не имел права так говорить со своей императрицей, как он это делал. Если бы он желал мне добра, он употребил бы все усилия, чтобы сделать по моему желанию; он бы направлял меня и помогал мне, и дело было бы великое и популярное. Но я чувствовала антагонизм, как у друга С. И. Вот причина, почему его тебе предложили, — вовсе не из-за блага церкви. Я таким типам неудобна, потому что энергична и стою за своих друзей, кто бы они ни были.
Когда Думу закрыли, они говорили на частном совещании всякие гадости про Аню и ее бедного отца — так возмутительно! Это ли преданность, я тебя спрашиваю? Покажи им кулак, накажи, яви себя государем! Ты — самодержец, и они не смеют этого забывать, а если они это делают, как теперь, то горе им!
Благодарю тебя крепко за твое очень милое и дорогое письмо. Я была в таком восторге, получив его, и все перечитывала его. Как я рада, что ты получаешь столько хороших телеграмм, — это является свидетельством и наградой! Господь благословит тебя за это, ты этим поступком спас Россию и престол. Мне бы хотелось, чтобы тебе удалось поговорить по душе с Шавельским обо всем, что произошло, и о нашем Друге. Пригласи его к чаю наедине. А. с ним однажды говорила, но душа его была полна всяких ужасов, и я уверена, что Н. это поддерживает. Ольга благодарит Мордвинова за письмо.
Я боюсь, что Миша будет просить титула для своей жены. Это неприятно — она уже бросила 2-х мужей, к тому же он твой единственный брат (Павел не в счет). Почему Борис все еще с тобой? Он должен бы уже вернуться в полк, — не правда ли? Гр. прислал отчаянные телеграммы о своем сыне, просит принять его в Сводный полк. Мы сказали, что это невозможно. А. просила Воейкова что-нибудь для него сделать, как он уже прежде обещал, а он ответил, что не может. Я понимаю, что мальчик должен быть призван, но он мог бы устроить его санитаром в поезде или чем-нибудь вроде этого. Он всегда ходил за лошадьми в деревне; он единственный сын, — конечно, это ужасно тяжело. Хочется помочь и отцу и сыну. Какие чудные телеграммы Он опять прислал!