характер: крупной рустовкой, имитирующей кладку из отдельных больших камней, он подчеркнул
тяжесть нижнего цокольного этажа и выделил центр стройным шестиколонным портиком,
объединявшим два верхних. Облик сооружения возвещал о грядущем утверждении классицизма на
берегах Невы.
Вскоре, в 1770-х годах, рядом возникло здание еще более спокойных и сдержанных очертаний,
выстроенное Юрием Матвеевичем Фельтеном. Оно также было предназначено для размещения
дворцовых коллекций. В конце набережной постепенно вырастал дворец удивительный по сочетанию
изысканных, спокойных линий и роскоши облицовки стен из разноцветных русских мраморов —
самое совершенное создание Антонио Ринальди.
Чуть выше по течению реки дивная решетка, созвучная новой архитектуре, отделила Летний сад от
проезжей части набережной. Планомерно, участок за участком, стала «одеваться в гранит» Нева.
Застраивались монументальными сооружениями и другие части города: неподалеку от
Адмиралтейства по проекту Ринальди возводили Исаакиевский собор — предшественник
современного, а на островке Новая Голландия, в низовьях речки Мьи (Мойки), строили большие
складские помещения для хранения корабельного леса, смолы, пеньки и других материалов,
необходимых городу для строительства кораблей. Красные кирпичные здания с колоннами и
орнаментальными деталями из белого известняка, с высокой аркой, перекинутой над каналом,
ведущим внутрь островка, имели не только утилитарное назначение, они могли быть также
украшением города. По сторонам Невского проспекта друг против друга появились два крупных
сооружения — Гостиный двор и костел св. Екатерины.
Год от году Петербург становился параднее, величественнее, и в то же время его архитектура все
отчетливее приобретала новые черты, в корне отличные от пышности и затейливости, свойственной
зданиям середины века.
Для Львова 70-е годы XVIII столетия целиком ушли на учение, начиная с азов. Круг его занятий
был весьма широк, и он многое постиг основательно.
Львов сложился не только как интересный и своеобразный поэт, отличный рисовальщик и гравер.
Сослуживец Львова, высоко ценивший его таланты, Михаил Никитич Муравьев (отец декабристов
Муравьевых) вспоминал: «Все искусства имели прелести свои для чувствительного сердца Львова.
Музыка, стихотворство, живопись, лепное художество, но предпочтительно архитектура стала
любимым предметом его учения». Львов стал заметным в столице архитектором.
К сожалению, мы не знаем, где, когда и у кого учился Львов мастерству зодчего. Но разве известно
точно, как позднее стал архитектором Андрей Воронихин?
Известно, что Львов много читал, что в его библиотеке были специальные книги по архитектуре.
Но нельзя стать архитектором, основываясь только на чтении и даже тщательном изучении книг:
нужна практика, опыт, чье-то руководство, живой совет и живой пример. Разумеется, были в
Петербурге той поры крупные архитекторы, у которых мог бы он учиться, но, к сожалению, ничего
про подобные занятия нам неизвестно. Львов несколько раз по долгу службы бывал в Германии,
Франции, Италии, Испании и, по единодушному свидетельству современников, многое постиг там.
Львов не получил систематического специального образования, но его нельзя считать дилетантом, —
настолько высоко профессионально творчество зодчего.
Неизвестный художник. Портрет М. Ф. Соймонова.
Первая его длительная поездка за границу приходится на 1776 — 1777 годы. В эту поездку Львова
взял с собой Михаил Федорович Соймонов, ставший к тому времени директором горного
департамента и горного училища. Вместе с ними поехал служивший под началом Соймонова
большой приятель Львова, талантливый баснописец И. И. Хемницер. Для Львова особая прелесть
поездки заключалась в том, что у него не было определенных служебных обязанностей и он мог
свободно располагать временем. Хемницер оставил в своем дневнике подробное описание
путешествия; они побывали в Дрездене, Лейпциге, Кельне, Амстердаме, Антверпене, Брюсселе,
наконец, в Париже. Везде друзья осматривали местные достопримечательности, картинные галереи,
бывали на лучших спектаклях. Вернувшись в августе 1777 года в Петербург, Львов вскоре встретил
своего друга по Измайловскому полку Михаила Никитича Муравьева, который в письме к отцу
сообщал: «Н. А. Л. очень доволен своим путешествием: он имел случай удовольствовать свое
любопытство, особливо в художествах, которым учился...» Эта фраза позволяет предположить, что в
течение восьмимесячного путешествия Львов находил время для серьезных занятий. При его
необыкновенной способности схватывать знания буквально на лету он и за короткий срок многому
мог научиться. Лет через тридцать, уже после смерти Львова, рассказывая о сложной, бурной,
творчески насыщенной жизни своего друга, тот же Муравьев писал: «Много способствовали к
образованию вкуса его и распространению знаний путешествия, совершенные им в лучшие годы
жизни, когда чувствительность его могла быть управляема свойственным ему духом наблюдения. В
Дрезденской галерее, в колоннаде Лувра, в затворах Эскуриала и, наконец, в Риме, отечестве искусств
и древностей, почерпал он сии величественные формы, сие понятие простоты, сию неподражаемую
соразмерность, которые дышат в превосходных трудах Палладиев и Мишель Анжев».
Ж.-Л. Монье. Портрет М. Н. Муравьева.
Быть может, во время этих путешествий Львов встречался с кем-то из европейских архитекторов,
помогавших ему советами, и уж несомненно тщательно изучал памятники классической древности и
эпохи Возрождения, — без этого в те времена не обходился ни один зодчий.
* * *
К 1780 году — это год приезда в Россию Джакомо Кваренги, ставшего впоследствии одним из
столпов русского классицизма, — Львов уже архитектор с отчетливо определившимися вкусами.
Этот год был для Николая Александровича во многих отношениях решающим, поворотным. До
сих пор Львов подавал надежды, учился, искал. Но только к тридцати годам дарования его начали
проявляться бурно и сделались наконец вполне явными для окружающих.
В начале 1780 года произошло и важное в жизни Львова событие: он обвенчался с Марией
Алексеевной Дьяковой — дочерью сенатского обер-прокурора. Романтическая история этого брака,
долго бывшего тайной для окружающих, отчетливо рисует независимый характер обоих молодых
людей, решивших пойти наперекор вековым традициям.
Выйдя из Измайловского полка и поступив на службу в Коллегию иностранных дел, Николай
Александрович некоторое время жил у Юрия Федоровича Соймонова, а с 1777 года поселился в доме
своего тогдашнего начальника — влиятельного и умного дипломата П. В. Бакунина. В те годы
распространенным явлением были домашние театры, и у Бакуниных частенько устраивались
спектакли, в которых принимали участие и профессионалы, в том числе такой корифей русской
сцены, как Иван Афанасьевич Дмитревский, и актеры-любители. Среди них выделялась своим
очарованием и сценическим темпераментом молоденькая Машенька Дьякова, которую горячо и