Лирический герой обвиняет самого себя и потому вправе говорить такие слова:
И это воспитание, пробуждающее ненависть, одновременно накладывает на самого автора несмываемую печать:
Эта печать — конечно, в первую очередь печать вины за соучастие в произволе, в самом крепостном праве, в этих социальных порядках, но одновременно и печать на характере, на самом складе личности, на судьбе. Можно сказать, что здесь появляется новый вид сочувствия, в значительной степени перекликающийся с отразившимся в лермонтовской «Думе»: лирический герой «Родины» проклинает социальное явление за зло, какое оно причинило не окружающим, а ему самому, не обездолив, но искалечив его душу. Здесь рождается новый лирический герой — «изломанный» человек, который неизбежно проклинает и то, что любил, потому что все его любимые существа также искалечены, их трагическая судьба несет на себе такое же неизбывное клеймо позора, что и его собственное. О матери:
О любимой сестре:
О няне:
Это безжалостный расчет с прошлым:
Эмоциональное воздействие стихотворения усиливается сочетанием широких обобщений, обличительной патетики и чрезвычайно, даже рискованно интимных деталей, в некотором смысле бестактных и безжалостных по отношению к себе и персонажам стихотворения, способных вызвать у читателей чувство неловкости от непрошеного, неожиданного признания (например, о «неребяческих желаниях», о крепостных любовницах отца). Это своего рода эксгибиционизм, требующий от читателя напряжения и стойкости. При этом стихотворение неправдиво и в целом, и в мелочах: уже говорилось, что у Алексея Сергеевича при жизни матери не было крепостных любовниц, во всяком случае таких, с которыми он жил открыто (они, как и побочные дети, появились у отца Некрасова после смерти жены). Как ни странно, это не мешает эффекту, производимому «Родиной», — искренность здесь не есть откровенность, это скорее способность приписать себе и пережить как собственные любые общественные пороки и язвы, не останавливаясь перед самыми унизительными.
«Родина» — первое стихотворение, которое Некрасов решил показать Белинскому. И это закономерно: здесь не только отразились важнейшие ценности его круга, но и сама инвектива против самого себя была вдохновлена, возможно, известной чертой личности Белинского — способностью порицать себя за пороки, издеваться над собственными преодоленными заблуждениями. И стихотворение произвело впечатление на самого важного читателя. Сам Некрасов описывал судьбоносное событие своей жизни в автобиографии: «Я сблизился с Белинским. Принялся немного за стихи. Приношу к нему около 1844 г. стихотворение «Родина», написано было только начало, Белинский пришел в восторг, ему понравились задатки отрицания и вообще зарождение слов и мыслей, которые получили свое развитие в дальнейших моих стихах. Он убеждал продолжать»[22]. Менее сдержанно, но, возможно, более точно описывает реакцию Белинского Панаев: «Стихотворение «Родина» привело Белинского в совершенный восторг. Он выучил его наизусть и послал его в Москву к своим приятелям…» Таким образом, несмотря на то что стихотворение долго не получалось напечатать (оно не нравилось цензуре по той же причине, что и «Колыбельная песня», — из-за резкости обличения «всего святого и высокого», в том числе материнской и братской любви), именно оно дало миру нового поэта. Теперь Белинский назвал его «истинным поэтом» и так же, как ввел в свой крут его самого, ввел туда и его новую поэзию. Конечно, титул «гения» Некрасов получить не мог — это место было занято Лермонтовым, — но «истинный поэт» значило примерно то же самое.
22
Фраза «Принялся немного за стихи» звучит так, как будто до этого Некрасов стихов совсем не писал; здесь бессознательно акцентируется ощущение начала с чистого листа, которое связано с его встречей с Белинским.