Уже само пребывание в Тарутинском лагере благотворно сказывалось на состоянии войск. Его нельзя назвать временем отдыха в буквальном смысле. Укомплектованные полки проводили строевые и учебные занятия, несли сторожевое охранение, проводили различные фортификационные и хозяйственные работы. Моральный дух армии постоянно укреплялся. Воины вновь почувствовали себя в центре внимания всей России. Важным обстоятельством являлось также сознание усиления своей материальной мощи. Только численность корпуса Раевского к 23 сентября возросла вчетверо и составила 11192 человека[28]. Благодаря упорной работе командиров по обучению новобранцев за три недели, проведенных в Тарутинском лагере, 7-й корпус вновь превратился во вполне боеспособное соединение.
Корпус Раевского принял участие в боевых действиях 12 октября под Малоярославцем. Сражавшийся с утра 6-й корпус Д. С. Дохтурова вынужден был в полдень отступить из города и занять позицию поперек Калужской дороги. 7-й корпус подоспел в тот самый момент, когда неприятельские колонны начали новую атаку. В отличие от Дохтурова, который вводил войска в Малоярославец по частям, Раевский бросил в бой сразу обе дивизии. Передовые порядки противника были смяты этим массированным ударом и, отчаянно защищаясь, вынуждены были отступить. "Итальянская гвардия была почти уничтожена" или, во всяком случае, "потерпела страшный урон"[29]. Русские вновь заняли Малоярославец. Наполеон вынужден был подкрепить Евгения Богарне двумя дивизиями Даву.
Раевский склонен был критически оценивать результаты сражения: "Я удерживал позицию мою на левом крыле до самой ночи, беспрерывно сражаясь даже и тогда, когда город, превращенный в пепел, остался в руках неприятеля. Войска наши дрались храбро и упорно; но должно сознаться, что честь битвы принадлежит французам. Все выгоды позиции были на нашей стороне, и я приписываю успех неприятеля беспорядку в содействии различных частей наших войск между собой, происшедшему от недостатка единства в командовании оными. Заметно также было, что князь Кутузов избегал общей, решительной битвы, коей успех мог быть сомнительным, и только увлеченный обстоятельствами, он заградил к ночи Калужскую дорогу всею своею армиею"[30]. Тем не менее стратегическая задача была Кутузовым решена: Наполеон отказался от генерального сражения, не стал пробиваться на Калугу и отступил по разоренной дороге на Смоленск.
22 октября авангард Милорадовича атаковал и даже фактически окружил отставший корпус Даву. Находившийся неподалеку с главными силами Кутузов даже не пытался помочь авангарду. Раевский был обескуражен его поведением, боевой генерал не мог принять стратегии хитрого старика и явно выражал сожаление: "Мы пропустили случай отрезать всей армии задний корпус". Под непосредственным впечатлением от действий главнокомандующего он высказал мысль, подхваченную впоследствии многими историками: "Неприятель бежит. Мы его преследуем казаками и делаем золотой мост". Раевскому надоело находиться в бездействии при Главной квартире. Сразу после Вяземского сражения он поставил вопрос ребром: "У меня две дивизии, одна при Вас, другая в авангарде то у Платова, то у Милорадовича, где. Ваша Светлость, прикажете мне находиться?"[31]. Кутузов вынужден был вновь предоставить Раевскому самостоятельное командование.
3 ноября русский авангард перерезал у Красного путь к отступлению неприятельским корпусам. На следующий день Раевский вступил в схватку с войсками Богарне. Им так и не удалось пробиться через боевые порядки 7-го корпуса. Лишь под покровом ночи противник смог просочиться в Красный. 6 ноября о боевые порядки Раевского разбилась отчаянная атака Нея. Решительный отпор, полученный французским маршалом, заставил его подумать, что перед ним находится вся русская армия, в результате чего он отказался от дальнейших атак и отступил к дер. Данниковой, откуда ночью ушел обходным маневром, переправившись по тонкому льду через Днепр и оставив в руках русских 12 тыс. пленных и всю свою артиллерию в количестве 27 орудий. Лично Раевскому пожелал сдаться отряд из 5 тыс. человек[32].
Успешное окончание войны позволяло участникам ее надеяться на щедрые награды. Раевскому в ноябре было объявлено о награждении его орденом святого Александра Невского. К удивлению всех близко его знавших, эта награда оказалась единственной за весь год. Действий генерала в других сражениях как будто не заметили. Граф А. Н. Самойлов писал своему племяннику 6 декабря: "Дай Боже, чтобы все ваши заслуги награждены были достойным образом. Должно сего надеяться непременно, ибо они не такого рода, чтобы могли, так сказать, между глаз проскочить: дело ваше под Смоленском сделало бы честь и самому главнокомандующему тогда армиями"[33].
Раевский отпросился в отпуск, но в дороге тяжело заболел и 30 декабря приехал домой в критическом состоянии. Поправляться он стал к весне 1813 г., а в действующую армию прибыл только в апреле, после сражения при Люцене. Его назначили командующим элитным гренадерским корпусом. 7- 9 мая при Бауцене в сражении эпизодически принимали участие только отдельные части корпуса. Но при отступлении с поля битвы на гренадеров легла дополнительная нагрузка. "Генерал Раевский, со всею храбростию и благоразумием своим, едва мог избегнуть, чтоб не быть окруженным,.. отражал по возможности превосходные силы неприятеля, но, будучи сильно утеснен при Вейсенберге, ускорил несколько отступление свое"[34]. Наполеону не удалось уничтожить основные силы союзников, и он пошел на заключение перемирия 23 мая.
Деятельность Раевского во многом определяли выработанные традиции воинской службы. Он всегда стремился следовать образцу честного профессионала, избегая чуждых для военного вторжения в политическую сферу. Вместе с тем Раевский принимал участие в войне далеко не из одного желания личного успеха. Он ясно осознавал ответственность не только перед вышестоящими, но и перед Россией. Войну с Наполеоном он рассматривал как продолжение Отечественной войны, цель ее видел в устранении опасности со стороны самого крупного противника и в приобретении для родной страны новой славы и могущества.
Даже на поведенческом уровне личность Раевского выделялась на фоне большинства военачальников. Он испытывал настоящее "упоение в бою", совершенно забывая об опасности, чем неоднократно поражал соратников. Эту черту можно назвать силой духа, в отличие от невозмутимости Наполеона и ледяного хладнокровия Барклая де Толли, а также показной храбрости Милорадовича, определяемых развитой силой воли. Воинственный пыл Раевского удачно передан на известном портрете Дж. Доу, находящимся в Военной галерее Зимнего дворца. В то же время после длительных боев у генерала наблюдались периоды упадка сил и опустошения, связанные с общей слабостью здоровья.
Пользуясь популярностью в армии, уважением со стороны коллег, любовью среди подчиненных, Раевский вместе с тем был обделен официальным признанием. В период перемирия, в Силезии, несмотря на близость царского двора, генерал находился в тяжелом материальном положении и был "очень близок к последней крайности". "Связи и интриги делают все, заслуги - очень мало", - сокрушался Раевский. Между тем антинаполеоновская коалиция усиливалась. Наряду с Россией, Англией, Пруссией в нее вступили Швеция и Австрия. Раевский не сомневался в материальном превосходстве союзников. Известные сомнения у него вызывали лишь полководческие качества военачальников. Надежды он связывал, в основном, с бывшими наполеоновскими маршалами и генералами, перешедшими на сторону союзников (Ж. Б. Бернадот, Ж. В. Моро, А. Г. Жомини). 29 июля он подчеркивает: "Бернадот - человек талантливый, быть может, он откроет глаза Императору на нашу глупость и даст хорошие советы"[35].
28 Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е. И. В. канцелярии. Вып. 10. СПб. 1898, с. 52.
29 ХАРКЕВИЧ В. И. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна. Вып. 2. 1903, с. 209: БОГДАНОВИЧ М. И. История царствования императора Александра I и России в его время. Т. 3. СПб. 1869, с. 396.
30 РАЕВСКИЙ Н. Н. Записки, с. 77 78.
31 Архив Раевских. Т. 1. с. 173, 170 171: ЩЕРБАТОВ А. П. Генерал- фельдмаршал князь Паскевич. Т. I. СПб. 1888, с. 182.
32 Листовки Отечественной войны 1812 г. М. 1962, с. 93.