По долгу службы Раевскому приходилось исполнять различные обязанности. Иногда он участвовал и в организации сбора разведывательных данных. 6 августа 1817 г. он писал командующему 1-й армией Ф. В. Остен-Сакену: "Вашему высокопревосходительству угодно было иметь некоторые сведения об австрийском гонце. В удовлетворение ваше посылаю известного мне человека. Из приложенной при сем записки изволите увидеть, каким образом он ездил в Лемберг, так и то, что он видел и слышал; сие письмо никому не известно и никаких по себе следов оставить не может. Если вы изволите считать полученные вести уважительными и вздумаете употребить сего человека еще, то честь имею известить, что сие первое стоило мне 500 рублей, которые на казенный счет не ставлю, а упоминаю только о ней для сведений"[64].
После 1821 г. благоволение Александра I к Раевскому пошло на убыль, хотя внешне он продолжал выказывать знаки расположения. Дело в том, что царю поступили доносы о существовании тайного общества, причем Раевский и Ермолов назывались в качестве "секретных миссионеров", распространяющих влияние революционной партии "во всех слоях общества". Если в отношении вечно фрондирующего Ермолова это имело определенный смысл, то в случае с Раевским доносчики попали впросак. Тем не менее недоверие со стороны императора росло. Охлаждение царя Раевский особенно почувствовал во время высочайшего смотра 4-го корпуса в 1824 году. Чтобы как-то выяснить причины подобного нерасположения, он отправляет письмо командиру гвардейского корпуса, своему бывшему подчиненному и боевому соратнику И. В. Васильчикову. Не дождавшись разъяснений, генерал подал прошение об отставке[65].
Талантливым людям служить с Раевским было приятно. М. Ф. Орлов два года служил у него начальником штаба. Когда весной 1819 г. ему предложили перебраться в столицу и стать начальником штаба гвардейского корпуса, он отказался, объяснив А. Н. Раевскому: "Я оставляю свое нынешнее место разве только для того, чтобы принять командование дивизией, а не для того, чтобы повиноваться другому, потому что из всех известных мне начальников я предпочитаю того, кому сейчас подчинен". Став, наконец, командиром 16-й дивизии, Орлов признавался: "Прощаюсь с мирным Киевом, с сим городом, который я почитал сперва за политическую ссылку и с коим не без труда расстаюсь. Милости твоего батюшки всегда мне будут предстоять, и я едва умею выразить, сколь мне прискорбно переходить под другое начальство". На освободившийся пост претендовал Д. В. Давыдов, заявляя А. А. Закревскому:
"Признаюсь, что мне очень хочется послужить с Николаем Николаевичем, мне дураки и изверги надоели"[66].
Высокий авторитет Раевского в русском обществе послужил также основной причиной того, что руководители Северного и Южного тайных обществ намечали его кандидатуру в состав Временного революционного правительства. Но ни идейных, ни организационных связей с декабристскими обществами прославленный генерал не имел, хотя в его окружении находилось много передовых молодых людей. Среди его родственников были крупные представители тайных обществ. Во главе Каменской управы Южного общества стоял единоутробный брат Н. Н. Раевского В. Л. Давыдов. 15 мая 1821 г. состоялась свадьба генерала М. Ф. Орлова и дочери генерала Екатерины Раевской. Александр I предварительно выражал согласие присутствовать на свадьбе в качестве посаженного отца невесты. Женитьба Орлова стала поводом для выхода его из тайного общества, что дало декабристам возможность утверждать, будто "Раевские сбили его с пути". Однако любовь Михаила Орлова к Екатерине была столь велика, что молодой супруг, действительно, мог потерять интерес к своим прежним революционным замыслам"[67].
Иначе обстояло дело с другим зятем Раевского - генералом С. Г. Волконским. Когда Сергей Григорьевич попросил у Николая Николаевича руку его дочери Марии, он скрыл свою принадлежность к антиправительственной организации. Впоследствии Раевские так и не простили ему этого проступка. Брат Николай писал в 1832 г. в Сибирь своей сестре М. Н. Волконской: "Вы не удивитесь моему молчанию после 1826 года. Что мог я вам сказать? Я повторяю вам еще: Вы не судья Вашему мужу. Преданность и добродетель женщины - я не ожидал меньшего от вас: мы дети одного отца. Вы говорите мне о вашем муже с фанатизмом. Не сердитесь на мой ответ. Я не прощу его никогда, каково бы ни было его положение. Безнравственностью, с которой он взял вас в жены в ситуации, в которой он находился, он сократил жизнь нашему отцу и стал причиной вашего несчастья"[68].
Среди декабристов у генерала Раевского было еще два родственника - подпоручик В. Н. Лихарев и отставной штабс-капитан И. В. Поджио, члены Южного общества. Оба женились на племянницах Раевского, сестрах Бороздиных. Адъютантами при генерале состояли А. В. Капнист и П. А. Муханов. Раевский покровительствовал обоим, способствовал их продвижению по службе. В круг знакомых Николая Николаевича входили И. Д. Якушкин, К. А. Охотников, А. В. Поджио, М. П. Бестужев-Рюмин, Н. И. Лорер, С. И. Муравьев-Апостол. Эпизодические встречи с генералом могли иметь и многие другие декабристы, старшие из них являлись свидетелями его боевой славы. В доме Раевского можно было встретить П. И. Пестеля, "директора" Южного общества. Он приглядывался к генералу, но, в конце концов, переключил свое внимание на начальника южных военных поселений И. О. Витта, личность беспринципную и безнравственную.
Восстание на Сенатской площади оказалось полной неожиданностью для Раевского. Ударом для него прозвучало 5 января 1826 г. известие об аресте сыновей Александра и Николая. Он рвался в Петербург, но тяжелое положение дочери Марии, родившей накануне сына, удержало его дома. Близких ему людей одного за другим увозили казенные экипажи. Приходят известия об арестах С. Г. Волконского, М. Ф. Орлова, В. Л. Давыдова. 14 января прямо в доме генерала арестовали А. В. Капниста. Братья Раевские были оправданы. Более чем пристрастное следствие так и не смогло предъявить им каких-либо улик, кроме доноса А. И. Майбороды. После двух допросов они были освобождены с оправдательными аттестатами[69].
А. Н. Раевский после аудиенции с Николаем I писал отцу: "Я не имею никаких опасений касательно моего любезного Михаила, но не могу сказать того же относительно Волконского". Н. Н. Раевский прибыл в Петербург в конце января. Придворная челядь окружила генерала показным вниманием. Император пожаловал его в члены Государственного совета. 26 января и 6 февраля Раевский имел свидания с родственниками М. Ф. Орловым и В. Н. Лихаревым - в присутствии коменданта Петропавловской крепости А. Я. Сукина. С Волконским он встретиться не пожелал. После этого немедленно уехал домой[70].
Между тем следствие в Петербурге продолжалось. Наряду с рассмотрением дела декабристов велось еще одно, совсем тайное, расследование - о причастности к противогосударственной деятельности наиболее важных персон. Документы по этому делу находились в руках очень узкого круга лиц, отдавались лично императору, который вскоре приказал их уничтожить. Особенно ревностно старался начальник Главного штаба генерал И. И. Дибич: "Он допытывался всегда об участии Николая Раевского и Ермолова, лавры которых лишали его сна"[71].
Николай Николаевич старался держаться вдали от Петербурга. Но сложное положение родных вынуждало его действовать по официальным и неофициальным каналам. "Я имею известия из Петербурга об моем Орлове весьма утешительные", - писал он 4 апреля П. Д. Киселеву. Отношение к С. Г. Волконскому было у Раевского двойственным. С одной стороны, он не мог простить зятю обмана, с другой стороны, - его беспокоила судьба дочери. Упорство Волконского, отказавшегося отвечать на вопросы следствия, представлялось Раевскому глупостью, и он принял участие в давлении на арестованного, советуя ему сознаться. Чувства к зятю переменились после вынесения ему приговора: "Мы Сергею Волконскому полезны быть не можем, но в сердце моем я заменю ему родных его, которые скоро его оставят". Но поступок дочери оказался для генерала неожиданным. Решение Марии Николаевны ехать в Сибирь он сначала считал блажью, приписывал его влиянию "Волконских баб", называл дочь "дурочкой". Ю. М. Лотман усмотрел в ее поведении влияние, которое оказала "русская литература, создавшая представление о женском эквиваленте героического поведения гражданина, и моральные нормы декабристского круга, требовавшие прямого перенесения поведения литературных героев в жизнь". Но в действительности М. Н. Волконской пришлось совершить нелегкий выбор между любовью к отцу и супружеским долгом. Прощание с родительским домом было мучительным: "С отцом мы расстались молча; он меня благословил и отвернулся, не будучи в силах выговорить ни слова". Раевский почти два года не отвечал на письма дочери, хотя перечитывал их многократно. И лишь после смерти внука он возобновил эту переписку[72].
64 Рукописный отдел Института русской литературы (РО ИРЛИ), ф. 253, д. 734, л. 1.
65 РГИА, ф. 651, oп. 1, д. 70, л. 1.
66 Цит. по: ГЕРШЕНЗОН М. О. История молодой России. М. -Птгр. 1923, с. 16; ОРЛОВ М. Ф. Капитуляция Парижа, с. 223; Сборник РИО. Т. 73. СПб. 1890, с. 525.
67 ГАРФ, ф. 741, oп. 1, д. 1, л. 4; ф. 1711, oп. 1, д. 1, л. 3; Восстание декабристов. Т. 1. М. -Л. 1925,с. 164.
68 Архив Раевских. Т. 2, с. 137 - 139.
69 ГАРФ, ф. 48, oп. 1, д. 177.
70 ВОЛКОНСКАЯ М. Ф. Записки. СПб. 1904, прил., с. 128; ГАРФ, ф. 48, oп. 1, д. 311, л. 1-2; РО ИРЛИ, ф. 253, д. 732, л. 9.
71 ПОДЖИО А. В. Записки, письма. Иркутск. 1989, с. 70.
72 РГИА, ф. 958, oп. 1, д. 440, л. 4; КАРАШ Н. Ф., ТИХАНТОВСКАЯ А. З. Декабрист С. Г. Волконский и его "Записки". В кн.: ВОЛКОНСКИЙ С. Г. Записки. Иркутск. 1991, с. 46; ПОПОВА О. И. История жизни М. Н. Волконской. В кн.: Звенья. Т. 3-4. М. -Л. 1934, с. 41; ЛОТМАН Ю. М. Декабрист в повседневной жизни. В кн.: Литературное наследие декабристов. Л. 1975, с. 51; ВОЛКОНСКАЯ М. Н. Записки. СПб. 1904, с. 20.