В Моршанске ему повезло. Он познакомился с молодым художником. Занимался с ним каждый день, и это давало свои положительные результаты. К самому себе Николай был беспощаден, и день и ночь рисовал. Единственное, к чему он стремился,- это научиться правильно передавать в рисунке наиболее характерное в гипсовой модели. Он сам себе подыскивал модель, занимался тщательным изучением ее формы, с тем чтобы правильно передать ее в рисунке. Николай уже знал, что "воспитание на гипсах" давно входило в систему академического рисунка. "На гипсах" воспитывались такие известные художники как Суриков, Иванов, Брюллов, Репин, Врубель и другие.
Так пролетело лето. Закончилась подготовка к экзаменам, и он снова едет в Пензу. Для Николая наступил "судный день": решался вопрос "быть или не быть?". Снова экзамен по рисунку, и опять натюрморт тех же гипсовых моделей. Поступить на этот раз было гораздо сложнее. Шел 1914 год, началась война, и поток поступающих увеличился, потому что училище давало отсрочку от службы. Теперь надо было собрать все силы, умение, чтобы сделать рисунок выразительным. Наконец экзамен был сдан, одержана победа, и Николая зачислили в училище. Это был настоящий праздник, ликование души. Развеялись все сомнения, и с этого момента началось вечное творческое горение. Он был счастлив. "Ну а теперь, Никола,- говорил он сам себе,- засучи рукава и начинай работать. Придется тебе забыть обо всем, уйти с головой в работу, голодать, мучиться, но не сдаваться. Надеяться тоже не на кого. Все решай сам. "Все в табе", как говорил Толстому крестьянин по фамилии Силаев". Обезумевший от счастья, переступив порог училища, Николай первым делом стал осматривать классы. Занятия в училище строились, как и в Академии художеств, по классам. Училище в то время славилось серьезным преподаванием и особенно постановкой рисунка. Характер обучения был академический. Преподавали лучшие ученики И. Е. Репина: академик Н. Ф. Петров, И. С. Горюшкин-Сорокопудов, известные мастера портретов и исторических композиций. Они считали, что главное - рисунок, а живопись и цвет придут сами собой. Как когда-то говорил Энгр, "рисунок содержит в себе более трех четвертей того, что представляет собой живопись". Николай познакомился с классами. Их было много: головной, фигурный, натурный, анатомический и другие. Ничто не ускользало от него, все останавливало его внимание, все интересовало. Его только огорчало, что натурный класс, где будет живой человек, натурщик, будет в конце учебы и что его хрестоматийные знания недостаточны. Он ознакомился с расписанием занятий. По правде говоря, оно было жестким - ни минуты свободного времени: один час специальные предметы, два часа живопись, три часа общеобразовательные, два часа рисунок, вечером подготовка заданий, эскизы, суббота библиотечный день, в воскресенье посещение небольшой картинной галереи, что в здании училища. Николай с упоением ушел в этот мир познаний. Он стал пленником своей учебы - даже в субботу, сидя в библиотеке, он отдавал всего себя изучению общеобразовательных предметов. Часто вспоминал своего преподавателя Н. М. Дубойковского, который внушал ему, что он должен быть образованным человеком. В воскресенье у него еще хватало сил почти целый день пропадать в картинной галерее училища, знакомиться и изучать западноевропейское искусство XVII и русское искусство XIX века.
Будучи уже зрелым художником, он так вспоминал о занятиях в приготовительном классе: "Рисуют натюрморты, ставят гипсовые модели: шар, куб, пирамиды. Скучно, но школа есть школа. В этой мертвой натуре - шарах, кубах, цилиндрах - я вдруг увидел основу сложнейших тел, которые нам затем предстоит рисовать. Преподаватель этого класса О. М. Кайзер еще и приговаривал, что все в мире куб, шар, пирамида, цилиндр и так далее, только это надо все увидеть. А пока это все гипсовый материал". С глубоким пониманием Николай отнесся к занятиям этого класса. Да, все интересовало его, а то конструктивное мышление, которое он получил в ремесленном училище, очень помогало ему в рисунке: "Я увидел все: ель - это ясный конус, кремлевские башни - это соединение кубов, усеченных пирамид, старые церкви - это четверик, куб, на него ставился восьмерик, восьмигранник, а на него - шатер, восьмигранная пирамида. Сверху же была видна ось - главки и крест. Ось конструктивно все связывала. Значит, все закономерно, только надо увидеть и понять. И тогда уже можно не рабски срисовывать с натуры, а "строить" изображение". Это понимание рисунка легло в основу и его рисунка. Здесь, в приготовительном классе, он понял, что заложил фундамент для будущего. Он прозанимался немногим больше трех месяцев и затем последовал гипсовый класс, где самым главным было научиться чувствовать "форму" и в какой-то степени пространство. Форма давалась ему с трудом. Дальше необходимо было освоить маски. Вот тут-то Николай трудился не покладая рук. "Меня сильно заинтересовали маски, тут я вплотную подошел к форме, начал строить форму плоскостями: передняя - фронтальная и две боковые воображаемые плоскости помогли мне видеть маски в перспективе перспективное сокращение лба, глаз, носа, подбородка. Дальше, за кожей, следуют мускулы, кости черепа, а я их не знаю". И он бегал в "анатомичку", где имелось несколько скелетов. Там он самостоятельно изучал скелет человека, отдавал этому много времени. Эти познания не проходили бесследно: у него стала развиваться зрительная память, и многие рисунки он делал по памяти. Он жадно впитывал в себя все.
Однажды он подслушал разговор в курилке о технике живописи. Учебников по живописи тогда не было. Разговор шел о Чистякове - "всеобщем учителе русских художников", как называл его Репин. У него учились такие художники как Суриков, Врубель, Поленов и, наконец, сам Репин. Хотя Репин и был учеником Чистякова, тот осуждал репинский метод преподавания, метод показательных сеансов с одновременной работой с учениками. По словам Чистякова, этот метод учил только подражанию и не выявлял индивидуальности, способности учеников. Николаю было все настолько интересно, что он старался ничего не пропустить из этого разговора.
Между тем учеба продолжалась. Постепенно он стал разбираться в степени силы света, в тенях; здесь тоже были свои законы: достигалось все тушевкой, выполнялась она углем, а не карандашом. Она развивала чувство тона.
Но учеба учебой, а жизнь диктовала свое. Как бы он ни был увлечен учебой, а события в стране не могли обойти его стороной. Отзвуки первой мировой войны доходили и до него. Трудно было жить, ведь тогда не давали даже минимальной стипендии. Приходилось подрабатывать грузчиком, носильщиком на вокзале. Но занятия он не пропускал.
Прошел год учебы, наступило лето, и он решил поехать на каникулы в Рязань к бабушке с тетушкой. Два года он их не видел. Теперь он стал взрослым восемнадцатилетним юношей и держался весьма достойно. Он был студентом, и бабушка с тетушкой принимали его таким, какой он есть. Свой родной город Рязань он воспринимал по-другому. Целый мир красок, форм предстал перед ним. Теперь он видел не только предметы, но их живописные качества. Он чувствовал, как вся его душа погружается в идиллию красоты. Природа вдохновляла его, и он был влюблен в свой город, в памятники древнерусского зодчества. Рязань была богата не только своим настоящим, но и историческим прошлым. Первоначально, с 1095 года, город носил имя Переславль, в честь внука Ярослава Мудрого. И только с 1778 года стал называться Рязанью. Здесь, на Рязанщине, была одержана победа над татаро-монголами (в 1378 году). Рязань была центром торговой связи с другими городами России. Об этом говорят сегодня названия улиц: Астраханская, Рижская, Касимовская, Московская. Рязанский край дал русскому искусству Есенина, Архипова, Голубкину и многих других. В Рязани гастролировали Шаляпин, Собинов, Нежданова и другие. Отсюда были родом и артисты Пироговы, с которыми позднее познакомился Николай.