Словом, Языков со всех сторон оказывается окружен антипушкинской коалицией, которая его и холит, и лелеет, и изо всех сил стремится поднять на щит. Трудно сказать, к чему бы это привело, если бы рядом с Языковым не оказался один из замечательнейших и благороднейших людей того времени – ближайший друг Пушкина барон Антон Дельвиг.
Дельвига нельзя было не любить – и Языков полюбил его всей душой. Как ни стараются Воейков и Рылеев с Бестужевым, чтобы Языков отдавал стихи только в их издания, в издания Дельвига Языков отдает очень много произведений.
Добродушие Дельвига совсем сродни добродушию Языкова, тут они находят друг друга. Но в отличие от Языкова Дельвиг совсем не стесняется своего добродушия, не рвется занять какую-то «позицию», потому что как же иначе, нельзя без гражданской позиции – он смешным жестом поправляет очки на носу, пишет «русские песни», искренне восхищается талантами друзей и делает все, чтобы через «Северные цветы» и другие затеваемые им проекты эти таланты стали известны широкой публике.
Конечно, он не ангел во плоти. В «Table-talk» Пушкин занес и такой случай – такой анекдот:
«Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. «Я женат», – отвечал Рылеев. «Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»
(Может показаться, что и здесь, при всей уважаемости позиции щепетильного Рылеева, проскальзывает оттенок недобрых чувств к нему: Рылеев, вроде как, дурачком выставлен. Но вспомним, что эта запись сделана тогда, когда ни Рылеева, ни Дельвига уже нет в живых, – Пушкин, перебирая мелочи прошедшей эпохи, от дорогих и высоких до низменных и ничтожных, дотрагивается до них не с насмешливой или злорадной, а с грустной улыбкой, через эти мелочи продолжая общение с ушедшими людьми: звон погребального колокола – вот что мы слышим за вольным анекдотом. Пушкин всегда относился к ссорам и схваткам между поэтами, как к «делу семейному», в которое власть вмешиваться не должна, вспомним историю его взаимоотношений с Мицкевичем, а власть уничтожила и Рылеева, и Дельвига, и самому Пушкину немного осталось… Это так, а про по, чтобы было понятно: пушкинский смех не всегда стоит принимать за чистую монету. Как не стоит принимать за чистую монету и многое из того, что на первый взгляд кажется не слишком приглядным в Языкове.)
Вот так – жили-поживали, ссорились, смертельно обижались, даже стрелялись, но при этом и по девкам ходили вместе, и пирушки совместные закатывали, и все нелицеприятные вопросы предпочитали выяснять напрямую между собой, без посредников. И Дельвиг, посреди этого котла бушующих поэтических и человеческих страстей, воистину был одним из тех миротворцев, которые «блаженны ибо наречены будут сынами божиими». Его, повторимся, любили все – и тянулись к нему все. А сам Дельвиг так описывал с мягкой иронией свое тогдашнее житье-бытье, в совместном с Баратынским стихотворении:
Языков подпадает под обаяние Дельвига, такое теплое и человечное, нисколько не похожее на злое и резкое обаяние Воейкова, Рылеева и Катенина. И как не верить Дельвигу (да, кстати, и Кюхельбекеру тоже), что Пушкин не только замечательный поэт, но и человек замечательный, а не «дрянцо человечишко», как Языкову усердно стараются внушить все вокруг? Языков начинает склоняться и колебаться…
И кто знает – высказываю свою догадку, больше основанную на психологии и на «косвенных уликах», чем на прямых и бесспорных доказательствах – не опасаясь ли все возрастающего влияния Дельвига, Воейков предпринимает резкие и решительные шаги, чтобы удалить Языкова как можно дальше от Петербурга? Ты на распутье, хочешь закончить образование, но боишься университетов на основной, исконной территории России из-за все больше насаждаемых в них в последнее время мракобесия, муштры и казенщины, из-за преследований лучшей профессуры и любой вольной мысли? Так поезжай в Дерпт! Тамошний университет сохраняет все вольности, там блестящая профессура, что немецкая, что русская, и никто на нее не покушается! Там дают и впрямь европейское образование, там ты надышишься свободным воздухом Европы!