Потому что как я могу быть готова к тому, что у меня отнимут мою младшую сестру?
Женщина вздыхает, привлекая мое внимание к себе. Она осматривает помещение, и я пытаюсь понять, что она видит своими глазами.
Плесень на потолке.
В воздухе витает слабый запах мочи.
Ветхий надувной матрас размером с двуспальную кровать, дыра в ногах которого заклеена скотчем.
Мои простыни валяются на полу, превратившись в импровизированную кровать.
Квартира уродлива и отвратительна, но это также место, где я научила Мину читать; где она утешала меня, когда я плакала после того, как моя первая влюбленность разбила мне сердце на первом курсе, а ее четырехлетний мозг был слишком невинным и юным, чтобы понять источник моих слез; и где мы с Миной развивали наше сестринство, наш девиз "Мы против мира".
— Это не то место, где должен расти восьмилетний ребенок с расщеплением позвоночника.
Я открываю рот, чтобы возразить, но не могу.
Она права.
В глубине души я знаю, что Мина заслуживает большего. И в этом есть и моя вина. В 18 лет я почти закончила школу. Я должна работать больше, чем на полставки, которая едва позволяет оплачивать аренду жилья в секции 8. Иногда нам с Миной приходится ходить на продовольственную кухню, где мы часами стоим в очереди, чтобы получить нормальную еду.
Но она никогда не жаловалась.
Разве это не считается за что-то?
Когда Эрика снова заговорила, ее голос был полон сочувствия.
— Если обстоятельства изменятся, ты сможешь воссоединиться с сестрой. А пока можешь навещать ее в доме престарелых в Чайна-Тауне.
Она жалко улыбается мне, не понимая, что она только что сделала. Она дала мне надежду. Она сказала мне, что есть возможность снова обрести Мину. Вернуть мою младшую сестру.
И в этот момент я обещаю себе, обещаю Мине, что сделаю все, чтобы вернуть ее.
Все, что угодно.
11
Прощайте ваших врагов,
но не забывайте их имена.
Джон Фицджеральд Кеннеди.
НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ
Для человека, за голову которого назначена награда в пять миллионов долларов, моя жизнь чертовски скучна. Прошла неделя с тех пор, как Винсент сообщил мне об увеличении моего вознаграждения на три-пять миллионов долларов, а я до сих пор не предпринял никаких действий.
Если честно, я сидел в своем доме и прятался, как маленькая сучка.
Я говорю себе, что это потому, что на кону не только моя жизнь. Мне нужно думать о своих охранниках. Находясь на виду у всех, я подвергаю риску не только их, но и жизни всех, кто находится рядом со мной.
Но несколькими минутами ранее, когда дверь машины захлопнулась и я тут же выпрямился, я понял, что сам себя обманываю.
Кого, черт возьми, я пытаюсь обмануть?
Я сидел дома, ничего не делая в приятный субботний день, потому что ждал ее возвращения.
И когда раздался звук ее машины, я выглянул из-за занавески окна и увидел ее темно-рыжие волосы, мягкие локоны которых нежно трепал ветер. Я на мгновение задумался о том, что делаю.
Я пялился, как дрочащий подросток.
Был ли я смущен? Безусловно.
Остановился бы я? Чертовски маловероятно.
Я еще секунд десять наблюдал за тем, как она вприпрыжку поднимается по ступенькам к дому Джона, прежде чем она открыла дверь ключом и скрылась из виду. Я вздохнул и вернулся в свой кабинет.
Не прошло и минуты, а я все еще сижу за своим столом, испытывая искушение поискать ее в Интернете.
Я не знаю ее имени, но не так давно уловил на ее свитере фамилию Рейнольдс, а годы работы убийцей и затворником дали мне возможность развить исследовательские таланты, сравнимые с самыми известными сталкерами. На краткий миг я замешкался, мои пальцы замерли над клавиатурой.
Я могу получить записи с камер наблюдения за пределами моего дома.
Я могу сделать снимок ее лица.
Я могу прогнать его через все известные человеку программы распознавания лиц.
Это будет просто.
Я могу сделать все это... но тогда я опущусь на самое дно.
Правда в том, что, поговорив с ней несколько раз, я в глубине души знаю, что она не причастна к убийству, но мне нужна причина, чтобы заглянуть в ее прошлое - к ней. Но...
Она не мишень.
Она не отмечена смертью.
Она - никто.
И я понятия не имею, почему мне это так чертовски интересно.
Я вздыхаю, смотрю на потолок, сосредоточившись на пятне, где пересекаются углы стен. Когда я красил стены в серый цвет, то случайно оставил светло-серую точку на ярко-белом потолке. Я мог бы исправить это, но в то время мне нравилась идея несовершенства.
Это был осязаемый, видимый недостаток, и он был моим.
Это был я.
Но через некоторое время я начал возмущаться. Я даже назвал пятно Засранцем, потому что, как засранец, мое несовершенство издевалось надо мной каждый день, когда я смотрел на него, не имея ничего другого в своей жизни.
Лежать на дне день за днем становится скучно.
Избыточно.
Монотонно.
Утомительно.
Иногда, когда мне становилось совсем невмоготу, я поддавался безумию, дергавшемуся на задворках моего мозга, и разговаривал со своим Засранцем на потолке. После третьего раза или около того я понял, что разговариваю с неодушевленным предметом, называя пятнышко краски на потолке Засранцем, и перестал.
В то время это был абсолютный минимум.
С тех пор я опустился еще ниже.
Например, целый день ждать, пока на глаза попадутся огненные волосы и созвездие блеклых веснушек.
Например, раздумывать, стоит ли заводить киберпреследование совершенно незнакомого человека.
Например, направить свою энергию на случайную красотку, потому что не хочу думать о том, что мой младший брат, которого я по-прежнему люблю и за которого готов отдать жизнь, так сильно хочет моей смерти, что готов заплатить пять миллионов долларов, чтобы это произошло.
Не-а.
Не буду думать об этом.
Я лучше буду весь день пялиться на своего Засранца.
И я так и делаю.
Я пялюсь на эту чертову штуку до тех пор, пока серость ее цвета не расплывается в белый, и я не уверен, что то, что я вижу, - это цвет, который существует в любом цветовом спектре.
Я смотрю на эту чертову штуку до тех пор, пока моя шея не начинает болеть от взгляда в потолок, а плечи не начинают болеть от тяжести, которую несет моя шея.